Но мальчонок с оберегом на шее пах так знакомо… От этого запаха в жилах серого закипала кровь. И он бросился. Вцепился в детскую ручонку, прогрызая до кости. Зарычал, почувствовал сладко

-

соленую кровь, льющуюся в горло, прикрыл глаза и сделал несколько опьяняющих глотков.

А потом слетел с паренька и сгинул в зарослях.

Вот и не один он больше. Скоро будет у него своя Стая. Скоро.

…Когда ребенок отворил тяжелую створку ворот, волк вышел к нему из леса и замер напротив тына. Мальчик сделал несколько неуверенных шажков вперед.

Иди, иди сюда, глупый, иди ко мне.

Скользнуть к нему, перетечь под больную руку, глухо рыкнуть. Вот так, снимай повязку. Молодец. Не бойся. Больно не будет.

Зверь лизнул безобразную почерневшую рану: раз, еще, еще. С каждым новым прикосновением гладкого мокрого языка исчезали следы зубов, пропадали, словно и не было их.

Наклонись ко мне. Ниже. Еще. Лизнуть лицо. Раз, другой. Да, обними меня, умница. А теперь идем, идем… Ты слышишь лес? Слушай, мой сын. Слушай… Лес знает все. Он накормит. Расскажет. Научит. Идем. Слушай лес.

Крупный переярок и прибылой скользнули в чащу.

Вожак запрокинул голову и завыл. Во тьме ночи один за другим зажигались огоньки хищных глаз.

Идите. Все идите сюда. Я созываю вас на охоту.

Серый застыл, глядя в сторону распахнутых ворот. На миг его взгляд вспыхнул пронзительной зеленью. Он звал. Звал людей.

Сюда. Все сюда. Мы голодны…

* * *

Жара все никак не спадала. Каждое утро поднималось над лесом палящее солнце, и к полудню горячий воздух дрожал от зноя. Камни, коими был мощен двор Цитадели, раскалились, а железного ворота колодца и вовсе было не докоснуться, казалось, сразу волдыри на руках вздуются.

Послушники уже не кляли крепость за холод и промозглость. Теперь они лишний раз искали удачи спуститься в подземелья, где сохранялась хоть какая-то прохлада.

Деревья, шумящие за стенами Крепости, начали подергиваться желтой листвой, но тому виной была не приближающаяся осень, а сушь. Сушь и жара.

Однако же, несмотря ни на что, потянулись в твердыню обозы. Деревенские мужики спешили до наступления распутицы привезти обережникам припасов на долгую зиму. Вот и ехали в Крепость телеги с сеном и овсом, подводы с солониной, мукой, тканями… Через месяц-другой по первому снегу приедут сани с мочеными яблоками, капустой и клюквой, привезут и меда, и грибов, ежели будет щедр дождями урожайник.

А пока Койра — он же ларник крепости — знай себе набивал кладовые да клети первыми дарами года.

Старик придирчиво ходил между телегами, проверял лежащую на них пушнину, разворачивал отрезы тканей, щупал кожи, совал нос в мешки с просом и горохом, бубнил, торговался, грозился и… со вздохами и стенаниями отсчитывал серебро и медь в уплату. Мужики, знавшие желчный нрав креффа, спорили с ним до хрипоты, размахивали руками и тщились не сторговаться себе в убыток. С этого горбатого хрыча станется — ободрать заезжих как липку, да еще и сказать потом, будто так и было.

В Башне целителей царила привычная тишина. Ихтор рассеянно слушал разноголосый гомон, доносившийся со двора, и пересчитывал льняные мешочки с сушеницей, отмечая на вощеной дощечке — какие травы закончились, какие еще оставались и в каком достатке. Рыжка, сидящая на подоконнике распахнутого окна, рьяно вылизывала заднюю лапу. Иногда ей это надоедало, и она замирала, глядя в пустоту, а затем снова возвращалась к своему занятию.

Целитель поглядывал на нее и улыбался. Вот же… Казалось бы, кошка — животина самодовольная и своенравная. А сколько от нее тепла? Ведь и гладиться лишний раз не дастся — цапнет и стрелой убежит, ищи ее до вечера. Но отчего-то и уютнее с ней, и нет-нет — будто домом повеет.

— Рыжка! — позвал мужчина и подергал перед носом у пушистой чистюли пеньковой веревочкой, дразня.

Кошка смерила человека взглядом, полным презрения, и отвернулась, давая понять, что она думает о нем и его неуклюжих попытках ее расшевелить. Крефф хмыкнул и погладил любимицу. Она благосклонно плюхнулась на спину, вытянулась на подоконнике и подставила рыжее пузо под руку.

— Опять свою блохастую тискаешь? — В пропахнувшую травами комнатушку заглянул Руста.

Рыжка посмотрела на него, как на больного пса: брезгливо и с презрением, а потом отвернулась. Ихтор в который уже раз задумался — отчего кошка так не любит рыжего целителя? Хотя… кого она тут любила? Увидать бы диво этакое.

— Там обозники из Любшичей пришли. А с ними знахарка. Травы привезла на продажу. Сходи, может, глянь, есть там что годное или нет.

Обережник посмотрел на Русту единственным глазом и спросил сухо:

— А тебе зенки замазали, что ли?

— Да там… в обозе вдовушка занемогла, — рыжий растянул губы в глумливой улыбке, — сговорились посмотреть ее недуг.

Ихтор пожал плечами:

— Ну так смотри. Вон в Северную башню тащи ее. Там сундук внизу, на нем только ленивый недуги не смотрел. А допрежь…

Он хотел продолжить, сказать, что допрежь пойдет Руста и перетрясет все те охапки разнотравья, что им привезли, но осекся… Потому что мельком увидел в окно, как отразился солнечный луч от знакомой огненной макушки, как сверкнула в толпе рыжая коса…

— Вернусь через треть оборота — чтоб духу вашего тут не было, — бросил Ихтор через плечо и поспешил прочь из каморки, оставляя собеседника недоумевать.

Когда целитель вышел на крыльцо Башни и принялся вертеть головой в надежде отыскать взглядом ту, ради которой плюнул на Русту с его бесстыжестью, из толпы вынырнул злой, будто сыч, Койра. Старик шагал, прижав к груди кошель с деньгами, тревожно озирался и вообще был похож на боязливую бабу, которая опасается татей-лихоимцев.

— Очумели! Как есть очумели, клятые! — пожаловался ларник, едва не плача. — Серебрушку за мешок проса!

— Жить-то на что-то надо, — Ихтор не отрывал внимательного взгляда от мелькающих голов, — а с Цитадели не убудет.

— Не убудет?! — Старый крефф заковылял вверх по каменным ступенькам. — Чай, вас наперечет теперь! Откуда денег взять? По миру скоро все пойдем, как бродяги перехожие!

— Ну, а коли нас наперечет, так, значит, едоков меньше… — заметил лекарь, не проявляя никакого сострадания к горю скупердяя.

— Я за такие деньги покупать ничего не буду! — обиделся на мужиков Койра и насупился, сведя косматые брови на переносице. — В прошлом годе за четвертушку брал. Совсем стыд потеряли.

— Да ладно тебе, — Ихтор потер обезображенную щеку. — Им за защиту еще платить, а лето вон какое засушливое. Радуйся, что хоть это привезли.

— По миру пойдем! — снова завел прежнюю песню старик, но обережник, не вслушиваясь более в его причитания, спустился на двор, внимательно оглядывая приезжих.