пристально смотрит на меня, но я забираю пиццу, ничего не ответив. Нижнее белье не так уж важно. Ей незачем рисковать быть пойманной из-за этого.

Наступает еще более неловкая тишина, чем в прошлый раз. Мне хочется задать Аро миллион вопросов, только у нее хорошее настроение. Не хочу его портить.

К счастью, девушка делает первый шаг.

— Знаешь, ревность твоей подружки не является чем-то из ряда вон выходящим, — заявляет она, потягивая мое пиво. — Я бы, наверное, уже исцарапала ключом твою машину.

Тихо хохотнув, прекрасно представляю себе эту картину. И я понимаю, что Аро права. Когда ты залегаешь на дно с другой женщиной — это наводит на определенные мысли.

— Как насчет того, чтобы я улизнула за одеждой, — произносит она игривым тоном, — а ты улизнешь, чтобы встретиться с ней и объяснить ситуацию? Обоюдовыгодный вариант.

Ага, кто бы сомневался. Я не спущу с Аро глаз. Она обязательно сотворит какую-нибудь глупость.

К тому же проблемы со Скайлер начались задолго до этих выходных. Они не имеют никакого отношения к Аро, и для их решения объяснений будет недостаточно.

Она собирает пальцами остатки измельченного сыра, запрокидывает голову и бросает их в рот. Меня окутывает теплом, пока я наблюдаю за ней.

Я не хочу уходить. Мне и здесь нравится.

С Аро.

Она спрашивала, что это за место. Что оно для меня значит. Еще не совсем уверен, хотя знаю — у него есть название.

За ним столько историй стоит. Историй людей, побывавших тут до нас.

Большинство горожан даже не подозревают о его существовании. Но им нравится верить в такую возможность. Они верят, что легенды правдивы.

Я смотрю на девушку, кое-что осознав. Мы станем одними из них. Одной из историй, которые однажды будут рассказывать люди. Аро и я.

Не хочу уходить. Ни ради нижнего белья, ни ради Скайлер. Не сейчас.

Заставив себя отойти, нажимаю кнопки на духовке и устанавливаю таймер.

— Дай мне осмотреть твою руку. Идем.

— Все в порядке, — возражает она, только я уже развязываю фартук, бросаю его на стол, после чего веду Аро обратно в укрытие. Снова закрываю тайный ход, даже зная, что никто не войдет в пекарню и мне в любом случае придется вернуться за пиццей.

Я отвожу Аро на внутреннюю кухню, достаю аптечку и охлаждающий бальзам. Она недавно искупалась, поэтому рана чистая, однако у меня нет ничего от боли, кроме ибупрофена.

Сев на табурет у островка, беру ее за руку и притягиваю к себе. Споткнувшись, девушка останавливается между моими коленями.

— Я просто не хочу, чтобы развилась инфекция, — говорю, рассматривая порез. — Если уж нас застукают, то не из-за визита в больницу.

Аро смотрит на меня, но я не встречаюсь с ней взглядом. Опрыскиваю рану дезинфицирующим раствором, наношу немного мази и обматываю ее руку бинтом.

— Не думала, что у тебя есть татуировки, — произносит Аро.

Поднимаю глаза. Она изучает надпись на моем плече, над грудью. Очень маленькую. Многие не замечают ее поначалу.

Я продолжаю накладывать повязку.

— Всего одна.

— Что она означает?

Таких страстей конец бывает страшен.

— Не знаю, — честно отвечаю ей. — Я тебе сообщу, если выясню.

Девушка склоняет голову набок, с любопытством глядя на меня. Я благодарен ей за то, что она не допытывается, зачем я набил тату, смысл которой не понимаю. У отца такая же татуировка. Всю свою жизнь я смотрел на нее, уверенный, что она имеет какое-то значение. Что эта фраза важна.

— Почему ты сомневалась в наличии у меня татуировок? Слишком похож на маменькиного сынка?

— Нет. — Аро улыбается и становится похожей на милую пятилетнюю девочку. — Просто казалось, ты другой.

Другой? Когда она имела возможность составить мнение обо мне? Мы не встречались до вчерашнего дня.

Втянув воздух, Аро прокашливается.

— Уэстон с нетерпением ждал реванша с тобой прошлой осенью. Но ты ушел из команды в середине сезона. Я один раз видела, как ты играл. За год до этого вообще-то.

Значит, вот откуда она меня знает. Я закрепляю бинт.

— Ты не похожа на человека, посещающего парады болельщиков и футбольные матчи.

— Я доставляла траву чирлидерше.

Смеюсь против воли. Это не смешно, хоть и обнадеживает. Я даже рад, что Аро не интересует футбол.

— В четвертом периоде оставалось десять секунд. Ты взял пас и кувырком влетел прямо в конечную зону, обеспечив победу.

Да, я помню.

— Мне было все равно, пока я не увидела, что ты не празднуешь. — Взгляд Аро направлен на меня, но я не поднимаю глаз; молча достаю ей таблетку и наливаю воды. — Тогда ты привлек мое внимание. Сокомандники столпились вокруг тебя, стадион взорвался криками и радостными возгласами. А ты просто вернулся на боковую линию, даже когда они пытались задержать и поздравить тебя. Ты вел себя так, словно ничего особенного не произошло.

Поверить не могу, что она это увидела. Заметили ли другие зрители? Я не намеренно вел себя по-свински. Просто…

Не поднимаясь с табурета, одергиваю ее короткий рукав.

— Это место я нашел за неделю до того, как покинул футбольную команду. — Указав на серую кирпичную стену, читаю слова, написанные на ней белой краской: — «Vivamus, moriendum est». Надпись уже была здесь, когда я впервые открыл помещение, — рассказываю Аро, а затем перевожу: — Позвольте нам жить, раз уж мы должны умереть.

Аро смотрит на цитату, и я не слышу, дышит ли она. Сам, наверное, пялился на эти слова несколько часов в общей сложности.

— Мне не очень нравится футбол, — признаюсь я.

Она резко переводит взгляд на меня, теперь понимая. Я не хотел быть на поле в тот день. Уже давно не хотел.

Опустив глаза, девушка потирает свою руку.

— Мне многое не нравится, — шепчет она. — С некоторыми вещами приходится мириться.

— С некоторыми — да.

Мне ясно, что она подразумевает. Я могу бросить футбол, потому что мне не нужна стипендия. Могу бросить работу, потому что не нуждаюсь в деньгах. Я знаю, насколько мне повезло. У меня есть выбор.

— А порой ты можешь просто уйти. Все бросить. Спрятаться, — говорю я. — Иногда в этом нет ничего зазорного.

Когда Аро устанавливает зрительный контакт со мной, какое-то новое ощущение переполняет грудь. Мне нравится, что она здесь. Я рад, что она вернулась.

Увидев по камерам, как девушка вошла в переулок, промокшая, израненная, с внутренней болью, намного превосходящей внешнюю. Ей действительно больше некуда было податься. Это неправильно. Как могут все близкие отказаться от ребенка? Что она такого сделала? Чем могла заслужить подобное одиночество?

Аро никогда не будет