потеряй, — но он, похоже, даже не слышал меня. Когда распахнулись двери, Коренёк первым влетел в салон, а едва автобус тронулся, вежливо помахал мне в окошко — бай-бай! — да тут же и отвернулся.

В тот же вечер без него я перемыла после ужина посуду и зависла. Возвращаться в пустую квартиру совсем не хотелось.

— Хотите, нарежу фруктов? — предложила я Профессору.

— Если не трудно… — отозвался он, обернувшись, из своего кресла-качалки.

Солнце еще не зашло, но тучи все больше густели, и свет за окном стал призрачным, будто весь садик затянули в сиреневый целлофан. Я нарезала дыню, положила несколько долек на блюдечко, протянула Профессору и присела на пол радом с его креслом-качалкой.

— Ты тоже попробуй, — сказал он.

— Спасибо… Но вы первый!

И он принялся за дыню, разламывая вилочкой мякоть и забрызгивая соком все вокруг.

Теперь, без Коренька, некому было даже включить приемник, и флигель утопал в тишине. Впрочем, особняк за окном тоже не подавал признаков жизни. Единственная цикада проскрипела разок-другой, да тут же затихла.

— Съешь хоть немного, — сказал он, протягивая мне последнюю дольку.

— Ну нет! Теперь уже доедайте, — улыбнулась я, вытирая ему подбородок салфеткой. — Сегодня такая жара…

— И не говори.

— В ванной есть мазь от потницы. Натритесь, будет легче.

— Попробую не забыть, — пообещал он.

— Говорят, завтра будет еще жарче.

— Каждый день только и жалуемся на жару… — задумчиво улыбнулся он. — Вот так и проходит лето!

Неожиданно деревья за окном зашумели, а небо потемнело так, что даже полоска заката на горизонте погрузилась во мглу. Издалека донесся раскат грома.

— Гроза!! — воскликнули мы с Профессором в один голос.

И пошел дождь. Забарабанил огромными каплями, гулким эхом наполнил дом. Я решила закрыть окно и встала, но Профессор остановил меня.

— Оставь! — попросил он. — С открытым дышится легче…

Ветер задирал занавески, и с каждым его порывом дождь пробегал по нашим ногам. Свежий и прохладный, от которого и правда стало немного легче. Солнце совсем зашло, над раковиной одинокая лампочка, которую я не выключила, уже почти не справлялась с наползающей тьмой.

Неожиданно пташки, что прятались меж деревьев, вспорхнули с веток и разлетелись кто куда. А затем дождь накрыл собой все, что видели наши глаза. Пахло сырой землей, и гроза подбиралась все ближе.

Я думала о Кореньке. Нашел ли он плащ, что я положила ему в рюкзак? Может, зря не сунула запасные кроссовки? Только бы он от восторга не объелся чего ни попадя. И не простудился, заснув с мокрыми волосами…

— Интересно, в горах тоже льет? — спросила я озабоченно.

— Слишком темно, чтобы разобрать, — отозвался Профессор, вглядываясь через очки в горизонт. — Хотя, возможно, мне пора сменить линзы…

— А разве молнии сверкают не за горами? — не унималась я.

— Да на что тебе сдались эти горы?

— Мой сын ушел в поход. Как раз в эти самые горы.

— Твой сын?

— Да, ему десять лет. Любит бейсбол, большой шалун… Вы прозвали его Кореньком. За то, что у него приплюснутая макушка…

Все это я объясняла ему уже в сотый, если не в тысячный раз. Но, помня обещание, данное Кореньку, делала все, чтобы Профессор не догадался, как же на самом деле мне это надоело.

— Так, значит, у тебя есть сын? Здорово! — сказал он. Лицо его сразу повеселело, как и при всяком упоминании о Кореньке. — Детский поход в горы — большое дело! И для здоровья, и для мира на земле…

Он откинулся в кресле, сладко потянулся. Его дыхание пахло дыней.

Молния прошила все небо, и громыхнуло куда сильнее прежнего. Ей не смогли помешать ни ночная мгла, ни проливной дождь, и после вспышки изломанный силуэт еще долго маячил перед глазами.

— Спорим, эта точно ударила в землю? — воскликнула я. Профессор ухмыльнулся, но ничего не ответил.

Половицы заливало дождем. Когда я подкатывала Профессору брючины, чтобы не намокли, он захихикал, а его бледные ноги задергались от щекотки.

— Молнии любят выбирать себе цели повыше. Так что в горах от них, конечно, опасностей больше, чем здесь… — сказал он. До этого момента я думала, что, как математик, он все-таки человек ученый и в тех же молниях должен разбираться куда лучше меня. Но, похоже, я ошибалась. — Видно, не зря сегодня первая звезда была такая размытая. Обычно это знак того, что погода скоро сойдет с ума…

Никакой математической логики в его прогнозах погоды я также не уловила. Но с каждой его репликой за окном все сильнее лило, все чаще сверкало, а гремело уже вообще без перерыва.

— Я беспокоюсь за Коренька, — сказала я.

— Кто-то уже писал, что беспокоиться — это главная родительская обязанность.

— Но что, если у него промокли все вещи? А ему там торчать еще четыре дня…

— Так это же просто душ. Солнышко выглянет — все и просохнет’.

— А если в него молния попадет?

— Вероятность весьма низка…

— Ну а вдруг? Шарахнет прямо по кепке с его «Тиграми»? У него ведь такая редкая приплюснутая голова! Как вы же и заметили, напоминает квадратный корень. А вдруг такая уникальная форма притягивает молнии?

— Ну что ты! Остроконечные головы рискуют больше, — рассудил Профессор. — Их куда легче перепутать с громоотводами.

Обычно Профессор беспокоился о Кореньке даже больше меня. Однако на сей раз взвалил на себя роль моего утешителя. Странное дело, подумала я: чем сильнее дул ветер, чем отчаяннее гнулись деревья и чем яростнее бушевала гроза, тем спокойней и тише становилось во флигеле. И тут я заметила, что в особняке на втором этаже загорелось окно.

— Без Коренька на сердце так пусто… — пробормотала я в никуда.

Но Профессор, похоже, принял эти слова за вопрос.

— Иными словами, у тебя на сердце — полный ноль? — уточнил он.

— Да… — кивнула я. — Выходит, что так.

— Человек, открывший для мира ноль, был большим молодцом, ты согласна?

— Как? Разве ноль не был известен… издревле?

— А что ты понимаешь под «издревле»?

— Ну, не знаю. Но по-моему, уже для первого человека нолей было на свете хоть отбавляй!

— То есть ты полагаешь, что ноль так и ждал людей, чтобы тут же — раз! — и явиться им, как какая-нибудь звездочка или цветок? Тебе стоит быть благодарнее к героям прогресса! Сама цифра ноль была изобретена далеко не сразу, путем долгих проб и горьких ошибок…

Выпрямившись в кресле, он почесал затылок.

— Так кто же это был, изобретатель ноля?

— Безвестный индийский математик. Это он вытащил из болота греческую математику, сочиненную в общественных банях, оживил древние теории и придумал новую Истину. Древние греки считали, что