— Хорошо… — Шумилов задумался на секунду; было очевидно, что извозчики, работавшие у главного вокзала столицы, отмеряли время прибытиями и отходами поездов. В принципе, это могло бы здорово помочь в уточнении некоторых деталей и повышало доверие к словам извозчика, — А кого ты повёз через два часа?

— Через два часа — это в восемь, что ли? Без четверти восемь «Екатеринбургский скорый» подходит. С него я взял господина офицера, казачьего есаула.

— А почему ты уверен, что это было именно в тот день? Может, есаул сел к тебе 28 августа? — полюбопытствовал Шумилин.

— Никак нет, — подал голос Силантий Никифорович, — Екатеринбургские скорые по нечётным…

— И потом, — дополнил ответ старосты извозчик, — Это был мой первый рабочий день после возвращения в Питер. Я ж говорю, из деревни вернулся — ездил родителей проведать. Я этот день хорошо запомнил.

— Ладно, дальше пойдём, Андрей. Какой поезд был следующим и кого ты с него взял?

— Следующий — без четверти девять. Но там я никого не взял.

— А кого же и куда ты вёз сразу после девяти часов?

— Барыньку дурную. Но она была не с поезда. Не знаю, откуда она вышла, но не с вокзала точно. Сама ко мне запрыгнула… Хорошо её помню, как на грех в историю из — за неё вляпался.

— Как это? — насторожился Шумилин.

— Ну, я когда ее посадил, подбегает ко мне один из новгородцев — тоже, значит, извозчик, но они по Лиговке возят, Знаменка — не их место. Так вот, подбегает, кнут в руке и глаза такие… бешеные. Зачем, говорит, клиентку мою перебиваешь. Я ему — эка, хватил, охолодись — ка, милОй! у ней на лбу, чай не написано, что она — твой клиент! И вообсче, с какой это стати она твоя, коли здесь наше место! Поцапались, одним словом, — Андрей Копытин очень выразительно воспроизвёл интонацию, с какой отвечал конкуренту и это получилось у него неожиданно комично.

Шумилин не сдержал улыбки:

— Да ты просто артист! Ну, а барынька что?

— А она меня зонтиком в спину тычет — дескать, поехали. Слов же нету, чтобы по — человечески сказать! Ну, я её и повез. Да только с новгородцем тем история не кончилась. Через 2 дня зашел я в чайную позади вокзала, а он там с дружками. В общем, вспомнил он меня, и давай по ушам ездить, учить политесу! Слово за слово, он мне в ухо, а я — то терпеть не стану и — ему в сопатку. У меня это запросто. А там этих братишек новгородских с дюжину, честное слово, еле ноги унёс, — рассказчик повернулся в старосте, — Сил Никифырыч, Вы помните, я ж рассказывал!

— Да, было такое дело, — кратко отозвался староста, — ходил я к их «старшОму» по этому делу…

— А как этого героя звали, не припомнишь?

— Да вроде его дружки Дементием кликали, — не очень уверенно ответил Степан, — Здоровенный такой мужик, рябой, харя круглая, красная, хоть прикуривай!

— Ну — с, вернёмся к нашей барыньке. — решил Шумилин, — А куда ж ты её вёз?

— Она села здеся, ну, то есть, на Знаменской площади, а повёз я её по Невскому, она хотела добраться до театра на Итальянской.

— В дороге что — нибудь было интересное: может, где — то останавливались, о чём — то говорили?

— Да ну, куда там говорили! — Андрей махнул пренебрежительно рукой, — Зонтом меня в спину тыкала, давай, дескать, погоняй! Где — то на полпути между Надеждинской улицей* ((ныне — улица Маяковского — прим. автора))и Литейным она попросила остановиться. К девчонке обратилась, которая по тротуару шла. Потом вышла на минутку, о чём — то с ней поговорила, мне сказала стоять, ждать. Опять села и потом уже я ее высадил на Итальянской, напротив театра.

— О чём же она спросила девочку?

— Девочка — девочка, щеночка маленького не хочешь взять? Та ей, дескать, а что за щеночек? но мамзель выскочила из коляски и что там дальше говорила, не знаю…

— Понятно. А когда она на Итальянской вышла, куда направилась?

Андрей Копытин пожал плечами:

— Не — а, не знаю. Неохота мне было на нее смотреть. Противная мамзелька, глупая. Ко мне сразу же парочка подскочила, там ведь место бойкое, людное.

— Значит, ни лица её не запомнил, ни имени не знаешь?

— А на что мне ее имя? Я имени её вообсче не слышал. Чай, она мне ни кума, ни невеста. Лица не помню, это точно, да и не видно его было — шляпка на голове такая… черная, с вуалеткой. А вот юбка в клетку — это хорошо запомнил, сумка то ж… черная, с костяными ручками. И зонтик жёлтый такой, длинный. Ух, и больно же она им меня в спину тыкала, почитай, как штыком. Окаянная! — извзчик досадливо покачал головой.

— Что ж, Андрей Копытин, хорошая у тебя память, за то тебе и награда хорошая, — Шумилов поднялся со своего места и, подойдя к письменному столу, отсчитал пять «красненьких» ассигнаций, — Как и обещал, пятьдесят целковых.

Извозчик аж даже отшатнулся от протянутых ему денег:

— Это не мне, это Силу Нифырычу.

Шумилин отдал деньги старосте:

— Строго в Вашем департаменте, Силантий Никифорович!

— Ничего, мы поделимся, — без тени иронии отозвался староста.

Шумилов испытывал определённое удовлетворение результатами первого дня розысков. Теперь он твёрдо знал, что женщина в пролётке действительно существовала и она разговаривала с Саррой Беккер буквально за два часа до гибели последней. Сама тема начатого разговора представлялась Алексею Ивановичу весьма подозрительной: с чего это вдруг проезжавшая мимо в пролётке женщина решила поинтересоваться у незнакомой девочки, не желает ли она взять щенка? Ясно было, что никакого щенка у дамы с жёлтым зонтиком не было и в помине. Тогда для чего был задан этот бессодержательный вопрос? Женщина усыпляла бдительность? Вопрос только в том чью: извозчика или девочки?

Дама, вроде бы, торопилась: толкала возницу зонтом в спину. И тут такая потеря времени; стой! подожди пока она поговорит с незнакомой девчонкой. Что это, просто взбалмошность или нечто другое?

На следующее утро Алексей Иванович направил свои стопы в чайную у Николаевского вокзала. Когда Копытин упомянул о ней, Шумилов сразу понял о какой именно чайной идёт речь. Место это было довольно известно, но репутация его была самая скверная. Железнодорожные рабочие, извозчики, разного рода рабочий люд и только что приехавшая в столицу голь — все собирались в просторном подвале попить чаю с баранками и водки с сухарями. Это был мир грязных работяг, дешёвых проституток, уголовного сброда разного пошиба и, соответственно, полицейских в штатском. Куда ж тут без шпиков!

Поэтому когда Алексей Иванович оставил гостеприимную квартиру госпожи Раухвельд, в правом кармане его плаща — пыльника лежал короткоствольный револьвер, а под пиджаком на поясе висел мощный кастет, тянувший почти на килограмм, страшное, надёжное оружие беспощадного ближнего боя. Кастет этот, изготовленный по всем правилам русского искусства рукопашного боя имел тонкую пластину, позволявшую привешивать его к различным деталям одежды для скрытого ношения, как — то, помочи, пояса, внутренние карманы. В этом отношении его конструкция напоминала ручные осколочные бомбы, состоявшие на вооружении у гренадер и пластунов. Кастет никогда не выпадал сам собою при ходьбе, но в случае надобности моментально выхватывался из — под одежды. Надо сказать, что помимо таких, одеваемых на открытую руку, кастетов, в России того времени у публики известного сорта чрезвычайно популярны были кастеты, вкладываемые в зимние рукавицы (сказывалась специфика северной страны). Это были свинцовые пластины толщиной до полудюйма с помощью которых даже сравнительно слабосильные люди ударом кулака «выносили» запертые двери.