— Нет! Не прерывай меня! Ты надеялась, мне не хватит смелости высказать, все, что я думаю? Все оплевать! Надругаться надо всем! Всегда ты! Такая замечательная! — Голос Марты звучит пискляво и несерьезно: — «Бери с нее пример, дорогая. Почему ты не одеваешься так же элегантно, как Ивона? Ивона — одаренный ребенок, видишь, какая она смелая, никогда не боялась рисковать. Я так счастлива, что Ивона устроила свою жизнь. Ивона очень старательная. Она добьется выдающихся успехов». — Марта размахивает руками, словно стоит на сцене и рассказывает многочисленным зрителям о чем-то важном. Затем поворачивается к стулу и приторным, неестественным голосом добавляет: — «Но хорошо, что ты трудолюбива. А у Ивоны есть фантазия, вы видели, что она сделала в своей комнате? Ивона — яркая, но мы и тобой гордимся, детонька». — Марта приближается к Ивоне, теперь ничто не мешает смотреть ей прямо в глаза. — Даже когда тебя не было рядом, тебя было слишком много… А ты не приехала… — Невидяще глядя на Ивону, Марта повторяет: — А ты не приехала…

— Марта, я…

Но Марта отходит от кровати. Она обращается не к Ивоне, а к целому миру:

— Ты не приехала! Даже на похороны. А что с Ивоной, все мысли об Ивоне, для Ивоны. Ивона? — Голос Марты становится насмешливым. — Мамочка, Ивона не приедет, потому что ей не оплатят дорогу. Потому что, если она приедет, то не сможет выехать, вернуться на свою новую родину, au revoir[2]! И к Петру. Она не сможет вернуться. Поэтому здесь только я. Я, которая всегда была менее любимой, сижу с тобой и не боюсь, что буду чего-то лишена. К сожалению. Только та, менее дорогая, сидит рядом с тобой и слушает восторженные слова об Ивоне. — Интонация Марты неожиданно меняется. — Мама, прости, что я не Ивона. Мы могли бы поменяться местами, потому что я приехала бы к тебе с конца света, меня бы не испугало введение военного положения. Наша деловая Ивона тоже не боится, она ведь такая отважная. Ей, вероятно, невыносима мысль о том, что ты умираешь, мама. Она всегда была мужественной. Она просто не может смириться с тем, что ты умираешь. Поэтому здесь только я. Столько людей умерло у меня на руках, мамочка. Ты не расстраивайся. Я как-нибудь справлюсь. Я всегда справлялась. К тому же я привыкла. Я же сама выбрала эту профессию. Хотя мне хотелось порадовать тебя, мамочка. Вот я тебе все и высказала. — Ее голос ломается, мгновение она колеблется, но, преодолев неуверенность и все еще кипя от злости, она возвращается к кровати. У нее сейчас достаточно сил, чтобы, глядя в эти голубые утомленные глаза, наконец сказать правду. — Не играй со мной! Не сейчас! Это один из твоих любимых приемов! Сейчас ты такая несчастная, что тебе ничего подобного нельзя говорить, да?

Но Ивона ее не видит. Тогда Марта еще раз в отчаянии повторяет:

— А когда еще у меня будет возможность тебе это высказать, когда?

Ивона не отвечает. Марта, наклонившись над ней, трясет ее за плечи:

— Ответь мне!

В ту же секунду она замечает, что Ивона не может дышать — кислородная трубочка лежит рядом. Трясущимися руками Марта вставляет ее в нос Ивоне, увеличивает подачу кислорода, берет ее руку и проверяет замирающий пульс.

В умелых руках Марты спасительный шприц. Уверенным жестом она вводит в вену Ивоны иглу с животворной жидкостью.

— Спокойно, Ивонка. — В ее голосе звучит ответственность и нежность. — Спокойно… секунду… уже лучше, малышка… Сейчас станет лучше, потерпи, горе мое… Дыши, дыши, вот так…

Марта убирает шприц, всматривается в лицо Ивоны. Та открывает глаза, жадно вдыхает.

— Нет… — Ивона делает рукой движение, словно отгоняет мух.

— Боже, что я сделала… — Марта потрясена. — Я не в состоянии вынести это напряжение…

— Нет… не останавливайся. Продолжай… Пожалуйста.

— Прости меня, не знаю, что на меня нашло, все неправда. Это подло с моей стороны…

Ивона с каждой секундой набирается сил и уже тверже произносит:

— Нет… Я никогда не думала… Тебе, наверное, было так страшно. Ужасно.

— Нет. Я от злости это сказала, я вовсе так не думаю.

— Думаешь, слава Богу, думаешь. Марта, прости меня, что тебе пришлось мне это сказать…

Марта вдруг чувствует, что в ней поднимается волна ненависти. Каждой частичкой своего тела она ощущает, как незнакомый холод наполняет ее. Она отходит от окна и бросает в сторону кровати и испуганной Ивоны леденящие душу слова:

— К сожалению, я тебя ненавижу. Даже сейчас ты хочешь быть лучше? Не ощущаешь зуда над лопатками? Может, у тебя начали расти крылья? Господи, как же я тебя ненавижу!

— Заткнись и дай мне сказать!

— Ты заплатила за дежурство, чтобы все было как дома, и неплохо заплатила! Но сейчас я не собираюсь тебе подыгрывать! Ничего не выйдет! Ничего! — Она вспоминает, как Ивона во время того памятного, хорошо оплаченного дежурства сказала: «Моя сестра писается в штанишки», — и передразнивает ее: «Прости меня, сестренка, за то, что я была отвратительной мерзавкой, высмеивавшей тебя на каждом шагу!» Скажи это, пока еще можешь говорить!

Ивона кашляет, но Марта спокойно смотрит, как сестра сама нажатием на рычаг пытается увеличить поступление кислорода. Она наблюдает за тщетными усилиями Ивоны, но не подходит, а замирает в напряженном ожидании, словно от этого зависит ее жизнь.

— Прости, прости, прости, — отрывисто произносит Ивона, а Марта продолжает стоять. Но на смену злости приходит грусть.

— В чем я перед тобой провинилась, что ты так чудовищно надо мной издевалась? — Марта смотрит на каштан за окном, одинокий осенний каштан, который вскоре сбросит на зиму листья и будет выглядеть зловеще с раскидистыми голыми, кривыми ветвями.

— Я тебе завидовала. — Марту настигают твердые, неожиданные слова Ивоны. — Вот и все.

Марта чувствует себя так, словно получила сильный удар в живот. Она не может справиться с изумлением…

— Ты???

— Это я тебя ненавидела. — Ивона говорит так, будто оглашает общеизвестный факт. — Ненавидела этот твой порядок… Ненавидела то, что с тебя, мерзавки, должна была брать пример. Я на голову вставала, чтобы завоевать уважение. Мои тетрадки никогда не были образцовыми. И я ни одного чертова стихотворения не помнила наизусть. Пыталась выучить «Отца зачумленных»[3], чтобы наконец… «Три раза луна возвращалась…»

— Обновлялась, — машинально поправляет Марта. — «Обновлялась с тех пор, как здесь, средь песков, я разбил свой шатер…»

Ивона с горечью усмехается:

— Вот видишь? — умолкает она на секунду, затем продолжает: — «Приехал сюда я с детьми и женою, грудного младенца кормила жена…»

— «Три сына, три дочери были со мною…» — Марта делает шаг в сторону кровати.