— Господи, — простонала она.

Кейт откинула голову. В полусвете забелело треугольником голое горло. Она двинула бедрами, и в лунном луче возникла тонкая полоска волосков у нее на животе от пупка до холмика внизу. Я стал ласкать ей грудь. Она ткнула мне в рот твердый, как пуля, сосок. Потом выпрямилась и задвигалась взад-вперед. Потом быстрее. Я притянул ее вниз, насадил на себя. Я боялся кончить. Я мучительно пытался думать о Ричарде Брэнсоне.

— Трахни меня! — простонала она.

— Так я уже… — пропыхтел я, колотясь об нее и пытаясь прижаться к ней грудью, согнув ноги под углом девяносто градусов.

Она вцепилась мне в складку на пузе и рванула вскачь, как настоящий жокей.

— Господи… господи… Ты кончаешь, да? Я чувствую… Господи… Крикни, когда будешь кончать, ладно?

Я брызнул, взревел и, разразившись спазмом вдоль хребта, выплеснул его в презерватив. Кейт опустилась на кровать рядом со мной. Я хотел погладить ей клитор, но она ласково отвела мою руку. Надеюсь, мой вопль разбудил спортсмена наверху.

— Умм… вот теперь я, наверно, засну. — Она поцеловала меня в губы и сняла с меня резиновый мешочек.

— Ты куда?

— Выкину. — Она с улыбкой показала мне изделие, держа его двумя пальчиками, как дохлую мышку.

Я заснул и проснулся рано утром. Рука была придавлена ее плечом. Я не мог понять, кто это, пока не разглядел под спутанной блондинистой гривой абрис щеки моего лечащего врача. Меня накрыла волна панического страха. Того самого, слепого страха, что сопровождает щелчок капкана и заставляет лиса перегрызть зажатую лапу и прыжками мчаться прочь на трех оставшихся. Я лежал в темноте, застигнутый похмельем, в очередной раз терзаемый внутренним инквизитором. Нет, ну надо было так по-идиотски… Она же мой врач. У меня жена…

Через некоторое время я ювелирно осторожным движением высвободил руку. Интересно, как она сама на все это посмотрит на трезвую голову?

Наконец я опять заснул. Проснувшись, огляделся в незнакомой комнате. Кейт уже не было. За окном ветер гнал ватные облака по светло-голубому небу. Я снова задремал. Потом, виновато улыбаясь, вошла Кейт.

— Ну как ты? — спросила она.

— Чудно. А ты?

— Хуже некуда. Кошмар просто. Пришлось две таблетки нурофена слопать.

Она закрыла глаза и потерла виски.

— Ничего, пройдет. Я на всех так действую.

— Господи, ты тут ни при чем. Мне все очень понравилось. Просто обычно я столько не пью. Я вчера бутылку, наверно, уговорила… Чаю хочешь?

Я сходил под душ и вышел к ней на кухню:

— И частенько ты с пациентами спишь?

Кейт лукаво улыбнулась:

— Ну, вместе-то мы не спали. Ты так храпел, что я к себе в комнату сбежала.

Она пыталась шутить, но я-то видел до крови расковырянный большой палец.

— Ты знаешь, что я не о том.

— Если не о том, то нечасто. Нам это запрещено делать.

Нетвердой рукой налила мне чаю.

— Да ладно, кто об этом узнает? Это же между нами только.

— Хорошо. Я сейчас в ванну залезу, а ты тут питайся. Мюсли бери или еще что. А то я сегодня у родителей обедаю, мне скоро уходить.

Интересно, про родителей это правда или только чтобы меня из дома выпихнуть? В холодном свете дня я уже не жалел, что так получилось. Наоборот, я как будто бы опять ожил. С Лиз мне все время казалось, что над нами завис некий бестелесный ревизор, замеряющий у меня уровень любви и нежности. А с Кейт мне было просто хорошо и прикольно. Я положил себе мюсли. Потом она вернулась, уже в какой-то джинсовой юбочке.

— Знаешь, а ты, когда не на работе, совсем не такая зажатая.

— А что, я, по-твоему, на работе зажатая?

— Да не то чтобы — просто там у тебя все под контролем.

— Еще бы. Я же с психами работаю.

Я встал, втянул пузо и пошел одеваться.

— Не втягивай, ты у нас и так как греческий бог.

В первый раз за много лет кто-то похвалил мою фигуру. Пусть даже и в иронической форме. Я надел вонючие вчерашние одежки и вернулся на кухню. Кейт ела мюсли.

— А что, Криспин вернулся? — поинтересовался я.

— Да нет, я же говорила, он уехал. А что? — спросила она, и капелька обезжиренного молока сбежала у нее по подбородку.

— Так это не его шлем в холле?

— Мой. — Она вытерла подбородок рукавом.

Оказалось, у нее есть мопед, но она на нем редко ездит.

— Дашь на выходные?

Она, не раздумывая ни секунды, протянула мне ключи. От такой неожиданной доброты у меня потеплело внутри.

— Литий не забудь.

— Уже выпил.

На самом-то деле я его забыл дома. Но особо не переживал: в кои-то веки мне было по-настоящему хорошо, и глушить настроение химией совершенно не хотелось. Мы вышли вместе, поцеловались на прощание, Кейт залезла в «Ауди» и уехала. Я натянул шлем. Он был мне туговат, в процессе еще несколько волосков с треском покинули родные фолликулы.

Мопед бодро мчал меня в сторону Аланова дома. Утро было безветренное, солнышко, как и положено в Англии летом, пряталось за облаками. Аланова машина по-прежнему стояла напротив входа, и продранная мной царапина сияла ослепительным блеском. Поскольку время было все еще раннее, я подъехал к метро и отдал пленку в срочную печать. Через час будет готово.

Потом купил газету и поехал к Аланову дому. Проглянуло солнце, воскресные улицы были начисто вымыты дождем, все машины блестели как новенькие. В пабе «Граф Спенсер» предлагали утренний кофе по утренней цене, я соблазнился, пристегнул шлем к мопеду и зашел внутрь. В пабе никого не было, кроме хозяина с красной физией, переживающего экономический спад в клубах алкогольного тумана. Эдакий кислый коротышка, настоящий британец, прости господи. По причине раннего часа особой разговорчивости он не проявил, и я спокойно уселся к окну, так чтобы видно было Аланову дверь, и, попивая бурду из кофеварки, стал смотреть на улицу сквозь оранжевые стекла «ручной выдувки». Это было все равно что смотреть сквозь донышко пол-литровой бутылки с горьким пивом. Эффект дополнялся стоявшей в баре застарелой пивной вонью. Через полчаса появился Алан и пошел вверх по улице. Криво выпуклое стекло придавало его фигуре форму банана. Когда он прошел мимо моего окна, я поднялся и вышел.

Как только я увидел его, настроение у меня резко испортилось. Ненависть загасила мягкое свечение утра, проведенного с Кейт. Убить эту сволочь. За глотку гада подержать, да так, чтобы он себе язык прокусил, чтобы у него кровушка по зубам потекла, и вниз, к подбородку. Пузырьками чтоб. Чтоб у него воспоминания младенчества горлом вышли с хрипом и клекотом. Чтоб его не было.

Алан вышел на Глостер-роуд и заглянул в навороченный гастроном. В таких местах наценку на пакет молока рассчитывают на основе маркетинговых замеров уровня дополнительных доходов, лени и лоховитости целевой аудитории. Я топтался у большой витрины с футонами и смотрел в стекло, в котором мелькали отражения ярких машин. Потом отгородился ладонями, как шорами, и таким образом разглядел в глубине тощие японские матрасики на деревянных реечных днищах — печальные детища отошедших восьмидесятых. Футоны нынче идут со скрипом. Скоро скучающий продавец белилами намалюет на стекле: «РАСПРОДАЖА — Последние дни». Может, одну какую-нибудь букву выпишет задом наперед для разнообразия. А что? Все веселей, чем подыхать от скуки, глядя, как обрастают пылью клавиши вечным сном уснувшей кассы.