вопросы предварительно обсуждать на совете, доводить до перспективного состояния и лишь потом выносить на пленарное заседание.

Предложил идею Попову. Он согласился, но с заметным скептицизмом: прошедшие дни убедили его, что такой Моссовет не может быть эффективным ни при каких условиях. Тем не менее работа постепенно наладилась и какое-то время приносила пользу. Моссовету — не мне. Я же натолкнулся на агрессию: «А что это какой-то аппаратчик (то есть не депутат) начинает нами, депутатами, руководить?» И это говорили люди, еще недавно просившие поддержать их на выборах! Не будь этих претензий, не полез бы в сентябре на повторные выборы в Тушинском районе ни при каких обстоятельствах.

Совет фракций очень скоро оправдал худшие сомнения Попова. Их лидеры внимательно и боевито рассматривали вопросы предстоящего заседания. Мне удавалось вырулить на взаимоприемлемые формулировки. Но на следующий день все проваливалось — депутаты голосовали по принципу «кто в лес, кто по дрова». Руководители оправдывались: депутаты отвечают только перед своими избирателями и не обязаны подчиняться фракционной дисциплине. А вот коммунисты выступали сплоченно, их лидер Валерий Шанцев всегда мог сказать: если мы что-то пообещали — сделаем.

Спустя какое-то время совет фракций отказался от моих услуг, и я с удовольствием избавился от докуки. Тем более, что через несколько дней вопросы управления работой Моссовета отошли на второй план — Москву стал захлестывать кризис снабжения. Так уж совпало (случайно ли, начался он после решения Моссовета «О нежилых помещениях», принятого в конце июня. В решении были два принципиально важных момента.

Во-первых, Москва объявляла «коммунальной собственностью все нежилые отдельно стоящие здания и строения, в том числе строящиеся и реконструируемые». То есть открыла «войну законов» за собственность с ведомствами и организациями СССР и РСФСР.

Во-вторых, «все ранее выданные ордера на данные помещения аннулируются». Это был камень в огород КПСС, получившей из рук бывшего председателя Мосгорисполкома Сайкина все используемые ей помещения. Таким образом, и новая союзная (и российская) номенклатура, и старая городская бюрократия понесли потери и в отместку позаботились о создании трудностей демократам.

Кризис снабжения отражал развал народного хозяйства СССР. Вся торговля — государственная, и притом остродефицитная, поскольку именно в спекуляциях дефицитным товаром заключалась основа процветания советского торгового сословия. Частный продавец мог найти себе место только на «колхозных рынках», где товар продавался уже по другой, реальной цене. Полупустые прилавки стали характерной чертой московских магазинов уже в начале 80-х, и совершенно пустые — в середине 80-х. А когда в продажу изредка «выбрасывали» какие-нибудь продукты или спиртное, покупатели — москвичи и гости столицы — после многочасового выжидания товара превращались в первобытных дикарей, сражающихся за еду — за колбасу, сыр, масло, чай, сахар. Это если повезло и товары на прилавках появились. Москвичам было проще, а вот иногородние занимались поисками в столичных магазинах только по выходным, во время «культурных поездок по музеям “образцового коммунистического города”».

Плохо и голодно было. Таковы были результаты десятков лет власти коммунистов. А тут еще союзный премьер Николай Рыжков объявил о повышении цен на хлеб и другие продукты. Люди бросились скупать их, а заодно вообще все, что можно. Советский обыватель, как только появлялись признаки очередного кризиса, норовил не экономить деньги, а немедленно их превращать в натуральный товар. Пушкинское «Не нужно золота ему, когда простой продукт имеет» оказалось нашим национальным экономическим укладом.

Яркий пример — «сахарный кризис». В результате антиалкогольной кампании, начатой Горбачёвым, народ стал массово варить самогон из сахара, 2 килограмма которого давали литр самогона и стоили гораздо меньше литра «казенки». Спрос на сахар превысил все разумные пределы.

Затем последовали кризисы табачный и хлебный — то есть ни сигарет, ни хлеба.

Мы собирались у Попова, искали выход. Обычные участники совещаний — Юрий Лужков, Альберт Рывкин (давний и чрезвычайно креативный помощник Попова), Владимир Карнаухов (руководитель московской торговли), кто-нибудь из депутатской комиссии по торговле.

Наметили меры:

а) введение соответствующих визиток и талонов, чтобы ограничить доступ иногородних к московским магазинам;

б) создание депутатских групп по выявлению скрытых запасов в торговых сетях;

в) поиск источников дополнительного снабжения;

г) поиск дополнительных экономических и административных мер (пример — введение свободных цен на «сверхнормативные» сигареты в свободной продаже)

д) обращение к москвичам с разъяснениями и уговорами.

Находясь в рамках советской административно-распределительной системы, Москва не могла вводить радикально иные правила. Легче стало после формирования руководства Верховного Совета РСФСР во главе с Ельциным — мы могли рассчитывать на политическую и административную поддержку российского руководства.

Депутатские группы вместе с обозленными жителями днем и ночью проверяли магазины и продовольственные базы. Был создан депутатский антикризисный комитет. Попов и Лужков «кнутом и пряником», лестью, посулами и угрозами добивались поставок продовольствия в Москву по утвержденным разнарядкам, преодолевая где явный, где скрытый саботаж республик, областей, союзных властей, угрожая обрушить гнев москвичей на их головы.

Они же, Станкевич и другие депутаты, использовали весь кредит доверия у москвичей, чтобы разъяснить ситуацию и сбить панику. Каждый отдельный кризис удавалось погасить в течение двух — трех недель. Это, понятно, отнимало энергию и время, необходимые для решения долгосрочных задач.

В разгар «табачного кризиса» ко мне пришел соратник по КИАН, сотрудник института вирусологии Ше Мидон. Сын одного из руководителей коммунистической революции в Китае и немецкой коммунистки, он предложил поставить в Москву китайские сигареты. «Гадость, конечно, — сказал Ше Мидон. — Но сейчас и такие брать будут». Так в Москве появились дешевые китайские сигареты. Сильно помогли и правительство России, и правительство СССР, поскольку быстро заключили договор с болгарами о значительных поставках сигарет «Родопи», «Варна», «Тракия», вполне по тем временам приличных, и с руководством Краснодарского края, обеспечившим доставку больших объемов табачного листа на московские фабрики «Ява» и «Дукат».

Еще один пример. Как-то осенним поздним вечером Гавриил Попов созвал очередное чрезвычайное совещание. Ему позвонил председатель Ленсовета Анатолий Собчак: в Ленинграде закончились дрожжи, и завтра, впервые с блокадной зимы 1941–1942 годов, городские булочные останутся без хлеба. Выход нашел Лужков: две цистерны жидких дрожжей прицепили к пассажирскому поезду Москва — Ленинград и вовремя доставили на место.

И все это — под упреки «правильных рыночников» вроде Ларисы Пияшевой, обличавших «социалиста Попова» в использовании административно-командных методов, которые он сам же раньше критиковал. Правда, однако, состояла в том, что до исчезновения СССР других методов снабжения гигантского мегаполиса просто не существовало. Еще яростней — нападки коммунистов. Происходило именно то, чего я опасался: они получили возможность встать в позу обличителей, упрекать в невзгодах новую власть и начинать навязывать мысль: «При нас было лучше».

К счастью, москвичи на этот трюк тогда почти не поддавались. Даже когда стало ясно, что Московская область провалит уборку урожая, и Попов,