Высовывать головы многие не рисковали, стреляли наугад, как мы в начале боя. Теперь обстановка изменилась. Потери заставляли немцев прятаться, некоторые отползали назад. Потом по команде офицера отступила вся рота, где перебежками, где ползком. Мы провожали их стрельбой, благо патронов хватало.

Позже я понял: это было что-то вроде пробной атаки. Как говорится, нас проверяли на «вшивость». Кого-то мы сумели достать своими пулями, но немцы, не желая нести дальнейшие потери, отошли. Убедились, что легко нас не выбить.

В роте погибло 3–4 бойца и командир одного из взводов. Раненых перевязали и отправили в тыл. Погибших отнесли в дальний конец траншеи и решили похоронить ночью. Фамилия нашего командира взвода была Кияшко, он пришел к нам из училища. Молодой парень, лет восемнадцати, добросовестный, к подчиненным относился хорошо. С ним всегда можно было посоветоваться.

Лейтенант собрал командиров отделений, указал на ошибки, было приказано вести постоянное наблюдение, по очереди почистить оружие, набить патронами ленты и диски.

— А в общем, нормально воевали, — подвел итог взводный. — Не рискнули фрицы близко подобраться.

Я был постарше лейтенанта, и жизнь меня покидала достаточно. Ситуацию я понимал. Немцы могли продолжить атаку, но прекратили ее по каким-то своим соображениям. А лейтенант хвалил нас, чтобы подбодрить.

С ребятами из отделения я поговорил более жестко. Напомнил, чему нас учили. Если будем палить куда попало, немцы нам сядут на шею. Подберутся поближе и закидают гранатами. Приказал срочно приводить в порядок оружие. Постреляли мы крепко, я сам выпустил два с лишним диска. Отделение, пыхтя, заводило тугие пружины ППШ и набивало их патронами.

Принесли в термосах завтрак. Кашу, американскую тушенку, сухари. Налили по сто граммов водки. Я сам тогда не пил, отдал свою порцию кому-то из сержантов.

Немцы иногда бросали пару-тройку мин, давали несколько пулеметных очередей. Вроде ерунда, но держали нас в напряжении. Еще кого-то убили и ранили. Так прошел первый день на Сталинградской земле.

Мы держали оборону до 2 февраля. Дни, как по распорядку, начинались с артиллерийского и минометного обстрела. Затем следовала атака. Иногда больше похожая на имитацию, но зачастую упорная, с целью выбить нас из траншей.

Скажу так: в день я расстреливал две-три сотни патронов. Когда пустели диски, брал винтовку одного из убитых и стрелял одиночными. Ближе, чем метров на сто, мы немцев не подпускали. Бойцы приобрели опыт, вели огонь без суеты, но ведь это не полигон! В нас тоже и мины, и пули летели.

Мишу Астахова ударило вскользь по каске. Он ее снял — рваная пробоина, а из шапки клочья ваты торчат. Думаю, его крепко контузило. Заторможенно он себя вел, непокрытая голова торчала над бруствером, а сам он тянулся ко мне, показать пробитую каску.

— Мишка, ложись! — только и успел крикнуть я.

Поздно. Из виска у него брызнуло. Астахов стоял ко мне вполоборота, и я отчетливо это видел. Пуля пробила оба виска. Скорее всего, стрелял снайпер. Первый раз задел, а со второго раза — наповал.

Подошел командир роты и взводный Кияшко. Сняли шапки. На следующий день убили еще одного бойца, а второму прострелили шею. Его унесли в санбат, и путь санитаров был отмечен красными каплями крови на утоптанном снегу.

У нас снайперских винтовок не было. Ротный решил бороться со снайперами по-своему. Выделил из каждого взвода по несколько бойцов посмышленее и приказал наблюдать за вспышками. Определить, снайперы это были или просто заскучавшие от тоски фрицы. Удалось засечь 5–6 мест, откуда чаще всего стреляли.

Взяли эти места на заметку. В «охоте» приняли участие лучшие стрелки роты и пулеметчики. Кроме того, старшина раскопал в снегу миномет с поврежденной опорной двуногой, отремонтировал ее. Сходил к соседям, в минометную роту, и выпросил три десятка мин.

Теперь мы с азартом открывали огонь по вспышкам из всех стволов, в том числе из миномета. Патронов, в отличие от окруженных немцев, у нас хватало. Уничтожили мы настоящего снайпера или нет — неизвестно. Но огонь велся такой ожесточенный, что фрицы наверняка несли потери. Стрельба с их стороны пошла на убыль.

Но это не значит, что они сидели, ожидая своего конца. У немцев действовала своя пропаганда. Видимо, им внушали, что вот-вот подойдет помощь. Продолжались и обстрелы, и атаки, как мне кажется, бессмысленные. На что они рассчитывали? Я думаю, главной целью было поднять боевой дух окруженных, доказать, что они не просто вымерзают, а ведут активные действия. Однажды немцы предприняли особенно сильную атаку.

День был морозный, градусов под тридцать. Завязанные шапки покрылись слоем инея, из глаз текли от ветра слезы и сразу замерзали. Ведь мы находились на возвышенности, продуваемой со всех сторон зимним степным ветром.

Немцы, под прикрытием пулеметов, передвигались перебежками и ползком несколькими взводами. Патронов не жалели, скорострельные МГ-42 не давали нам поднять головы. Конечно, мы стреляли, но немцы сумели пробиться на расстояние метров пятидесяти от траншеи.

Выручили гранаты Ф-1, «лимонки». Разброс осколков у них большой, и запас у каждого бойца имелся. Еще скажу спасибо нашим инструкторам. Гранатами мы неплохо владели. Когда раздалась команда: «Гранатами, огонь!», гранаты полетели, как мячики. От взрывов стоял сплошной треск.

«Лимонка» весит шестьсот граммов, далеко ее не забросишь. Зато время горения запала около четырех секунд. Некоторые опытные бойцы придерживали на секунду гранату с горящим запалом и затем бросали. «Лимонки» взрывались в воздухе, усеивая, как шрапнелью, все вокруг чугунными осколками и просто крошевом. Эффективная штука для обороны. Перед нашей ротой после той атаки осталось лежать убитыми десятка полтора фрицев.

В этом бою на одном из участков человек пять немцев прорвались вплотную. Я услышал, Кияшко позвал меня и еще двоих бойцов.

— Скорее сюда!

Бегу по траншее. В одном месте целый котлован от бомбы. Мы его обычно стороной обходили. А сейчас времени не оставалось. Пробегали по открытому месту. Я перед собой глядел, чтобы о смерзшуюся глыбу не споткнуться. Лейтенант — чуть впереди.

Вдруг словно в бок меня кто-то толкнул. Поднял голову, а немец в светлой куртке, с винтовкой, уже в пяти шагах. За ним еще одна каска маячит. Хочу вскинуть автомат, а сам глаз от винтовочного ствола оторвать не могу. С пяти шагов из винтовки не промахнешься. Немец тоже растерялся. Пока вскидывал винтовку, я дал с пояса длинную очередь.

Кияшко обернулся, а с края котлована медленно валится немец. Сначала винтовка упала, а потом шлепнулся и сам фриц. Лейтенант тоже открыл огонь, отогнал, заставил залечь двоих или троих немцев, бежавших следом. Мы стали бросать гранаты, торопясь опередить залегших фрицев. Попали или нет, не знаю, но больше там никто не появлялся.

Бой едва не дошел до рукопашной, но, понеся потери, немцы стали отступать. Они в панику редко кидались, хорошо были обучены, но в этот раз побежали. Мы им в спину ударили, еще сколько-то фрицев на снег полегли. Кто уцелел, прятались, где могли. Но их доставали из противотанковых ружей и «максимов». Пусть воронка метра полтора глубиной, но когда огонь плотный, то разбивает землю, рикошет идет. Спастись трудно, да и расстояние было небольшое, метров 100–200.