Потому что «рылся в вещах», предположим, все же я, и лже-Эрнеста заметила какие-то следы вторжения, хотя я старался сложить все как было, когда возвращал документы. Но чего я точно не делал, так это не подкладывал никакой записки.

Через пять минут я оглядывал шеренгу прислуги, заглядывая каждому в глаза и ища там ответы. Виновный прекрасно должен был понимать, зачем его сюда позвали.

Вот садовник нервно сглатывает, стоит только мне пройти мимо, – но это, скорее всего, из-за запаха медовухи, который от него исходит.

Экономка держится стоически, смотрит вперед подобно солдату и поджимает губы – скорее всего, не она.

А вот Глория – молодая горничная – прятала и отводила глаза, стоило только сделать шаг в ее сторону.

И чем ближе я подходил, тем ниже она втягивала голову в плечи и словно старалась уменьшиться, лишь бы исчезнуть из-под моего взгляда.

Я остановился в полушаге от нее и вкрадчиво произнес почти над самым ухом:

– Ты ведь знаешь, что это и откуда взялось? – я продемонстрировал служанке короткую записку, помахав ею перед глазами.

– Я… не… не знаю, лорд Кроули, – проблеяло несчастное создание таким голосом, будто собралось скатиться в обморок.

Но я не собирался отступать и покупаться на очередную женскую хитрость.

Пришлось вздернуть ее узкий подбородок пальцем вверх, так чтобы Глория посмотрела мне в глаза.

– А теперь взяла и сказала правду, – твердо произнес я. – Потому что я ее и так знаю, но жду, пока ты сознаешься сама.

Служанка всхлипнула.

– Я не хотела… – выдавила она сквозь прорвавшиеся рыдания. – Я не специально… Мне просто заплатили. Много…

– Все вон! – рявкнул я на остальных слуг, которые тут же развесили уши.

Глория, видимо решившая, что это и ее касается, тоже попыталась сбежать, но я ухватил ее за локоток и буквально силой втиснул в гостевое кресло, где еще недавно сидел нотариус.

Когда же двери за уходящими захлопнулись, я сменил кнут на пряник.

– Ну же, милая, – подходя к столу с баром, почти проворковал я. – Давай поговорим по-хорошему. Ты мне все расскажешь, а я, возможно, даже не стану тебя увольнять… Или, не дай Господи, приказывать отсыпать тебе плетей за предательство.

Я наполнил бокал крепким виски, хорошим, дорогим напитком, который держал тут для гостей, и поднес девчонке. Алкоголь должен был хоть немного унять дрожь и развязать язык.

Та недоверчиво покосилась на меня, но бокал взяла.

– Пей, – приказал я.

Глория беспрекословно подчинилась, и даже мысли у нее не мелькнуло отказать мне, хотя видно, что боялась и не хотела.

Почему-то представив на месте горничной аббатису, я отчетливо осознал, что после такого приказа лже-Эрнеста запустила бы стакан мне в лицо. И это в лучшем случае. В худшем я получил бы еще парочку пощечин.

– Итак, кто тебе заплатил и за что? – задал я вопрос.

Горничная вздрогнула, но подняв на меня взгляд и поняв, что врать нет смысла, – забормотала:

– У меня больной отец, у меня не было выбора…

– Я спросил не об этом, – прервал я.

– Мне просто очень нужны были деньги, а эта женщина предложила очень большую сумму, – наконец служанка все же настроилась на нужный мне лад.

– Что за женщина?

– Не знаю, – всхлипнула девушка. – Но точно не местная. Она подошла ко мне пару дней назад, предложила подзаработать. Она знала, где я работаю и что вы должны вот-вот приехать в имение. Она сказала, что вы будете не один, а с аббатисой.

– Так, продолжай, – кивнул я. – И что ты должна была сделать?

Глория затряслась еще сильнее.

– Украсть рясу, крест и Библию, – призналась она полушепотом, растирая по щекам слезы. – А еще подложить ту записку, которую вы нашли. Только я не смогла…

– Что не смогла? Украсть? – догадался я. – Записку-то ты явно подбросила.

– Да, – закивала девочка. – Я пробралась в комнату и уже вытащила вещи, но когда искала крест, которого не оказалось с одеждой, то услышала, как к комнате кто-то подошел. Мне пришлось спрятаться под кровать… И я видела, как туда вошли вы.

Она подняла на меня опасливый взгляд, в котором четко читалось: «Я знаю, что вы сделали».

И тут даже мне стало стыдно, потому что кража документов, пусть и на время, но это тоже кража.

– Что дальше? – заткнув свою совесть, продолжил я допрос.

– А когда вы ушли, я поняла, что не могу украсть одежду. Поэтому убежала, боясь, что вы вернетесь и обнаружите меня. Только записку оставила, как и просила та женщина.

– Изумительно, – хмуро подвел я итог, падая в свое кресло и задумчиво глядя на девчонку. – Допустим, ты бы полностью выполнила просьбу той незнакомки. Что ты должна была сделать с украденной одеждой? Ты ведь понимаешь, что кража у священнослужительницы – это страшнейший грех.

– Нет! – замотала головой служанка. – Та женщина мне все объяснила. Эта девушка, которую привели, она ненастоящая аббатиса. Это ведь заметно – она не произнесла ни одной молитвы, пока тут находилась. Так что я бы выполнила благое дело – нужно было только подкинуть одеяния в любую из ближайших церквей или монастырей. Только и всего.

– Понятно, – промолвил я, хотя на деле вопросов родилось еще больше. Оставалось прояснить еще один момент, который меня очень волновал. – Как выглядела та женщина? Монахиня?

– Нет, – уверенно ответила Глория. – Она была в очень красивом платье, дорогом. И держалась как истинная леди. Говорила так уверенно…

– Сколько ей было лет? Хотя бы примерно?

Глория задумалась, а после произнесла:

– Мне в матери бы годилась. Может, чуть старше. Хотя кто знает этих благородных дам, они всегда выглядят чуть моложе, чем на самом деле.

Я еще раз взял в руки подброшенную записку и перечитал: «Он узнает, что ты – не я».

Неужели правда, и служанка встретила настоящую аббатису? Если так, то какого черта старуха просто не раскрыла самозванку, а оставила ей записку с предупреждением?

Что вообще происходило вокруг меня, и о чем тогда писала сама лже-Эрнеста? О каких опасностях говорила?

Ощущать себя загнанной в угол мне не нравилось.

Еще никогда я не чувствовала настолько сильно давящее на меня отсутствие выбора.

Мне бы очень хотелось верить, что это чья-то дурная шутка, но, увы, – послание было очень конкретным и адресовалось оно именно мне. Инициалы на конверте четко говорили об этом.

Именно поэтому, покидая комнату, я забрала с собой конверт, но оставила Кроули саму записку – будто оправдание за собственную ложь.