подругой в ресторане, где работала. Вивальдо обещал прийти туда, а потом они вместе собирались навестить Ричарда и Кэсс.

Книга Ричарда должна была вот-вот выйти и, судя по всему, обещала принести автору немалый успех. Вивальдо, к своему смущению, не нашел в романе особенных достоинств, это открытие, однако, несколько успокоило его. Но у него не хватило духу высказать свои замечания Ричарду и даже признаться самому себе, что, не будь автором его друг, он ни за что бы не дочитал роман до конца.

Улица постепенно затихла – не было слышно шума моторов и шуршания шин, ударов мяча, ругательств, песен, громких бесконечных прощаний. Вот последний раз хлопнула дверь, прекратились все шорохи, шелесты и скрипы. Воцарилось полное безмолвие, а в квартире стало заметно холоднее. Он зажег духовку. Его подсознание кишело образами, вся эта уйма немых свидетелей крутилась в воспаленном мозгу, словно в жаре печи, а в центре царила желанная и таинственная Ида. Может, она-то и лишила его дара слова.

Вивальдо глянул сквозь стекло на пустынную улицу и подумал с горечью и одновременно с некоей поразительно холодной отстраненностью, что он, возможно, совсем не знает своих героев, хотя думает о них постоянно. Само событие и его последующее осмысление – вещи разного порядка. Многие люди во время случающихся с ними катаклизмов не живут – в том смысле, что не осознают их; развивая это дальше, можно прийти к выводу, что и не умирают. Все для них как удар молотом по голове. Они живут как в темнице, и при этом испытывают непостижимые, невесть откуда взявшиеся страдания. Сегодня утром Вивальдо задал себе серьезный вопрос, жил ли он до сих пор на самом деле или просто существовал. Если жил, значит, живет и сейчас, и будущее для него не потеряно.

На улице показалась девушка, она снимала квартирку в доме напротив, ее звали Нэнси, и она чем-то смутно напоминала ему Джейн – наверное, поэтому Вивальдо никогда не делал попыток с ней заговорить; девушка возвращалась домой с очередным сосунком после обычного обхода ближайших баров и кафе. Подобных молодых людей полно повсюду, проблемы найти их нет, но настораживало то, что она водила домой именно таких. Те из них, у кого были длинные волосы, непременно отпускали еще и бороду, те же, у кого волосы были коротко подстрижены, считали себя вправе обходиться без этой слишком обременительной приметы пола. Они, как правило, зачитывались стихами или увлеченно сочинительствовали сами, будто хотели доказать, что созданы для настоящего мужского дела.

Сегодняшний экземпляр вырядился в белые брюки, на голове у него торчала шапочка яхтсмена, шизофреническая бородка неровными кустами пробивалась на лице. Бородка была единственной мужественной деталью, в остальном облике полностью отсутствовала твердость, не говоря уже о жесткости. Девушка, напротив, вся состояла из углов, костей, мышц, челюсть у нее выступала вперед, а грудь выглядела каменной.

Парочка шла по улице, держась за руки, но настоящей близостью тут и не пахло. Перед подъездом они остановились, и тут девица, зашатавшись в мерзком, тошнотворном опьянении, упала юнцу на грудь; по тому, как тот напрягся, было ясно, что навалилась она тяжело, всем телом. Они с трудом одолели несколько ступенек, поднявшись к двери. Здесь она остановилась и, улыбнувшись юнцу, кокетливым движением откинула волосы, отчего ее каменные груди лихо взметнулись, но парню дальнейшее промедление было невыносимо. Бормоча что-то про холодную погоду, он подталкивал девушку вперед.

Ну вот, теперь они и займутся этим… а чем? не любовью, конечно – любовью это не назовешь, и если через двадцать четыре часа Вивальдо вновь подойдет к окну, сцена повторится – но на этот раз с новым другом.

Разве это можно вынести? Он тоже бывал в таких ситуациях. Как же он выносил это? Спасали виски и марихуана; мог призвать на помощь воображение – это тоже помогало; кроме того, женщины по большей части вызывали в нем презрение – помогало и это. Но было и еще что-то. В конце концов, страну, мир, этот город населяли люди, которые каждое утро поднимались и каждый вечер ложились спать и, по большей части, в ту же самую постель. Они исполняли свое предназначение и растили детей. Вивальдо не очень-то любил таких людей, но, надо признаться, и не знал их хорошо. Он верил, что они существуют, потому что ему так говорили; вероятно, он встречал их в метро и на улицах, они впечатляли своей многочисленностью. Его отец, мать, замужняя сестра, ее муж и их друзья принадлежат к этому несметному множеству, а вскоре их число пополнит и его младший брат. А что он знает о них, кроме того, что родные стыдятся его? Они не понимают, что он настоящий. Видимо, его близкие не понимают также, что и они сами настоящие, однако Вивальдо не был настолько наивен, чтобы утешаться подобным заключением.

Теперь на улице показался одинокий человек в узком, наглухо застегнутом черном пальто. Человек оглядывался, словно боялся слежки. Похожая на безмозглое серое насекомое, проехала мусороуборочная машина. Вивальдо видел, как грузили на нее отходы. Потом на улице не осталось никого. Светало. Скоро начнут у всех подряд трезвонить будильники, и дома станут извергать спешащий на работу люд. Ему вдруг представилась сцена, которая разыгрывалась сейчас между юнцом и девицей в ее комнате. К этому времени желтоватый электрический свет, сознательно притушенный, наверняка показался лишним и его погасили совсем.

Девушка сбросила туфли, включила приемник или проигрыватель и уютно устроилась на кровати. Сероватый свет, пробивающийся сквозь жалюзи, обследует со злой решимостью каждый предмет, каждый уголок безрадостной комнаты. Негромко звучит музыка. Молодые люди уже наполнили рюмки. Рюмка девушки стоит на столе. Свою парень держит в руке. Он сидит на постели и, слегка отвернувшись от девушки, смотрит в пол. Его кепочка лихо заломлена. Они молчат, слушая музыку, но за этим молчанием – глубочайший страх. Наконец один из них делает попытку его победить. Если это девушка, то начнутся вздохи и колебания, вздохи вырвутся сами собой, а колебания породит извечный антагонизм полов. Если это юноша, то он предпримет нечто в большей или меньшей степени агрессивное: может наброситься на девушку, как насильник, или попытается вызвать в ней желание нежными мелкими поцелуями, которые по замыслу должны воспламенять женщину, – такое он видел в кино. Трение и фантазия непременно вызовут прилив крови и эрекцию, а тугая плоть, давя на бедра девушки, станет для нее сигналом, и она слабо застонет. Крепче прижимая к себе юношу, она запрокинет голову, и они вместе ринутся вниз, в хаос. Прочь слетит кепка, ее полет сопроводят вздох кровати и изумленный взгляд лучика