Но вот Фридрих Бернгардович приблизился к судейскому возвышению и положил перед судьей бумагу, заверенную печатью. Вид у него был убитый. Три головы склонились над документом. Открытые комсомольские лица вспыхнули от смущения. Судья еще раз оглядела поникшего Фридриха Бернгардовича и самоуверенную пышущую энергией и здоровьем Фаину Лазаревну. В справке было записано, что туберкулез сделал Фридриха Бернгардовича импотентом. И надежды на исцеление, увы, нет…

Известно, что по части сострадания женщины превосходят мужчин и способны принять чужую судьбу как собственную. Возможно, это касается и судей. Не будем вступать в спор с несогласными, факт тот, что из суда Фридрих Бернгардович вышел свободным человеком. Фаина Лазаревна встретила бывшего (теперь уже) мужа на ступеньках и облила базарной руганью. Рядом, с трудом сдерживаясь, стояла бывшая теща. — Фаня, — сказала она дочери, с презрением глядя на непутевого зятя, — перестань продолжать этот крик. Не мучай себя. Ты себе найдешь. Я тебе давно говорила, что это — шпион. Ты разве не видишь, он завтра выдаст нас в заграницу.

Чем старше человек, тем мудрее (так, по крайней мере, считается). Теща как раз достигла нужного возраста. Узнав о романе бывшего мужа, Фаина Лазаревна принялась рассылать доносы на Тамару Бенедиктовну. А что остается делать покинутой и оскорбленной женщине, если счастливая соперница маячит перед глазами и портит пейзаж развешенным после стирки бельем? Пробуждает воспоминанья. Но справедливость (а она есть!) раздала награды победителям и побежденным. Фаина Лазаревна удачно вышла замуж за зубного техника и со временем отбыла в Израиль. Она была увешана этими цяцьками, как елка, — рассказывал Фридрих Бернгрардович, имея в виду доступные для вывоза золото и бриллианты. Он продолжал издали следить за судьбой бывшей супруги. В Израиле Фаина Лазаревна освоилась, похоронила мужа, открыла массажный салон, а далее следы ее затерялись.

Фридрих Бернгардович и Тамара Бенедиктовна еще долго не могли поверить в реальность своего счастья. Они продолжали встречаться тайно. Повидимому, бывшим лагерникам известно о жизни нечто такое (может быть, главное), что позволяет радоваться жизни просто так, изо дня в день. Расписались они спустя пять лет после знакомства и прожили вместе до смерти Тамары Бенедиктовны. В их доме было много фотографий Тамары Бенедиктовны. Фридрих Бернгардович любил фотографировать жену, а это — верный признак семейного мира и благоденствия.

Советский человек. Союз (Артель) инвалидов Отечественной войны и офицеров-пенсионеров была огромной организацией, объединявшей под своей крышей (вернее, крышами) многие десятки и сотни раненых воинов. Одних генералов было четверо, а полковников — человек двадцать. Был рядовой — Герой Советского Союза, всего Героев было пятеро или шестеро.

Центральная контора Артели была на Чоколовке. А цеха были на улицах Саксаганского, Владимирской и Жилянской. Многие подвальные помещения принадлежали артели. Это была верхушка Всеукраинского объединения инвалидов, и, конечно, для послевоенного восстановления страны они делали огромную работу. Получали массу заказов на самые разные виды работ. Проводили инспекцию и паспортизацию отопительных систем — промышленных и городского хозяйства. Налаживали мелкое и среднее производство по всей Украине, сюда вывезли много предприятий из Германии, нужно было осваивать. Было много некомплектной техники, приходилось разбираться с каждым станком, как можно его пустить в дело. Главным руководителем был некто Гальперин, Фридрих Бернгардович считал его инженерным гением. Сам он выдвинулся на должность заведующего технологическим отделом. Было еще одно поручение. Он контролировал правильное распределение инвалидного транспорта. На получение льготного транспорта была очередь, направление работы, очевидно, было конфликтным, но на Гольдфрухта никто никогда не жаловался. Знали, работает он честно. Но главным в его работе технолога было налаживание производства. Эта отрасль называлась местной промышленностью, работала на основе местного сырья, в том числе, из разных отходов — так называемого, вторсырья. Этот вид деятельности давал большую возможность для злоупотреблений, при учете и контроле нужно было действовать расчетливо и предельно точно (или жульничать вместе с другими).

Как-то Фридриха Бернгардовича направили во Львов с инспекцией. В тамошней инвалидной системе работало 1300 человек, был художественный цех, шили меховую, кожаную одежду, обувь на разный вкус, начиная с резиновых калош и вплоть до модельной, отличающей львовских мастеров довоенного времени. Гольдфрухт попал на роль ревизора вместе с неким Толкачевым — главным деятелем местной промышленности. Толкачев приехал в Киев для организации этой командировки. Предполагалось, что инспекция будет неожиданной. Но на вокзале во Львове их уже ждала машина. Товарища проверяющего (впрочем, несколько раз хозяева обмолвились, назвав Гольдфрухта паном) отвезли в лучшую гостиницу в номер люкс. В ресторане его ждал роскошный обед, хозяева не скупились. Позже Гольдфрухт через своего человека узнал, что, когда от Толкачева пришло известие о приезде ревизора, из цеха всю ночь вывозили неучтенные меха. Кое-что даже сожгли.

Гольдфрухт был настороже. Особо он должен был проверить и доложить правильность расхода материалов. Здесь они с Толкачевым крупно поспорили. Различия в оценке эффективности использования средств достигали огромного размаха, очевидно, что впечатляющие излишки шли на изготовление левой продукции. Гольдфрухт остался при своем мнении. Материалы проверки подходили под статью о хищении (этим все и закончилось спустя несколько лет). Очевидно, разоблачение воровства было Фридриху Бернгардовичу ни к чему и сгубило бы его самого. Приходилось маневрировать. Но факт, из всех многочисленных ревизий и проверок он выходил незапятнанным. Взяток он не брал категорически.

Был трагический случай. Там же, во Львове на фабрике резиновой обуви погиб глухонемой инвалид. Инвалида затянуло в машину. Нарушение правил техники безопасности было вопиющим. Местное начальство решило использовать Гольдфрухта, чтобы замять скандал. Предложили (конечно, за вознаграждение) подписать акт, киевский представитель — это много значило. Фридрих Бернгардович отказался. Его хотели купить — не вышло, шантажировали — не уступил. Глухонемой по характеру своей инвалидности не мог работать в этом процессе. В целом сложилось представление о львовской инвалидной артели как о предельно вороватой организации. В Киеве главный инженер Гальперин спросил: — Что вы мне привезли?

Он имел ввиду результаты инспекции. — Привез то, — отвечал Фридрих Бернгардович, — что мы все сядем в тюрьму за их махинации, и на очень долгий срок.

В целом, конфликтных ситуаций Гольдфрухт избегал. В денежных расчетах был точен. Вообще, к деньгам он относился равнодушно, тратил их легко, возможность неправедного обогащения его не прельщала.

В артели много пили. Люди не могли забыть войну, она осталась с ними на всю жизнь. Фридрих Бернгардович близко подружился с неким Александром Ивановичем — бывшим летчиком. Это был красавец-мужчина, огромного роста и могучей комплекции. Александр Иванович крепко выпивал, не менее литра водки в день. Он начинал пить понемногу с утра, а обедал с водкой, как закон. Рядом с артелью на улице Жилянской размещалась воинская часть — Почтовый ящик 25 со своей столовой. Инвалидов пускали по удостоверениям. Норма летчика составляла поллитровку, бутылку приносили с собой. Гольдфрухт, как правило, держался, присоединялся лишь изредка. Александр Иванович был человеком обеспеченным, полковник и инвалид он получал большую военную пенсию. Его жена — парторг поликлиники для ученых тоже была фронтовиком и человеком по тем временам не бедным. Два сына — молодые офицеры жили самостоятельно. Деньги водились, но откладывать их было не принято. Александр Иванович носил единственный цивильный костюм. Была еще военная форма (без погон, но с орденами), ее Александр Иванович надевал в торжественных случаях. Жена, в конце концов, не устояла перед соблазнами мирной жизни, в семью приобрели спальню из карельской березы. Остальное уходило на выпивку и угощение. Это были достойные люди, и они с Гольдфрухтом сдружились. Во время квартирных злоключений, идти ему было некуда, ночевал он на работе, что называется, томился, и часто сопровождал Александра Ивановича в дороге домой. Жили они в районе Покровского монастыря, путь неблизкий. Улица Жилянской до площади Толстого была утыкана забегаловками. Александра Ивановича всюду, конечно, знали. Везде в конце рабочего дня толпились небольшие очереди, но Александр Иванович, пользуясь гвардейским ростом, поднимал руку и посылал через головы условный знак — водку или коньяк и сколько. По Владимирской к университету поднимались уже сильно навеселе, но Александр Иванович держался крепко. Он не выглядел пьяным, только сильно краснел и немного раскачивался, как если бы был не летчиком, а моряком и ступил на твердую землю после долгого плавания. В районе университета была последняя распивочная перед пустынно безалкогольной улицей Короленко. Здесь заправлялись основательно, чтобы хватило до Правительственной площади. Иногда сворачивали и шли на Крещатик. Здесь у Александра Ивановича была любовница — директор швейной фабрики — красивая еще молодая женщина. Засиживались у нее. Александр Иванович сговаривался на вечер, и шли дальше. До Правительственной площади добирались часов в девять. Местный пивной ларек был уже закрыт. Но это не имело значения. Александр Иванович стучал в заднюю дверь.