– Потому что ты хорошо себя вел, – пояснила я Томми.

Естественно, для меня никакого мороженого; наступило лето, сезон сарафанов с подчеркнутой талией и едва заметных бикини. Я смотрела, как Томми неуклюже кладет ложку в рот. Я никогда не перестану волноваться за него. И если у нас будет второй ребенок, как хочет Рэй, то, безусловно, я буду постоянно волноваться и за него. Странная вещь – понимать, что будешь волноваться о ребенке, который еще не существует. О фантомном ребенке.

Рэй всегда может уйти. Мужчины постоянно так делают. У меня не было причин опасаться этого, и, кстати, его верность была одной из главных причин моей гордости. Я, в отличие от моей мамы, выбрала мужчину, ориентированного на семью. В браке определенно были свои прелести, и я ни о чем не жалела, но иногда это превращалось в длинную, бесконечную рутину. Иногда эта рутина была приятной, когда мы с Рэем находились на одной странице, когда наша жизнь протекала именно так, как мы хотели; а иногда она становилась печальной и депрессивной. И никогда нельзя было предугадать, что будет дальше. Мы были так молоды. Можно ли назвать наш брак счастливым? Я тогда постоянно задавалась этим вопросом. Лишь время покажет. Брак тогда, похоже, избрал выжидательную тактику: будет ли он счастливым? В какой момент нашей жизни люди смогут сказать: «Бьюкенены – счастливая семья»? Или «В этой семье явно есть проблемы»? Не существовало ничего среднего; люди никогда не говорили: «Ну, они просто любят друг друга; они не жалеют о принятом решении, но и не черпают радость в общении друг с другом».

Стеклянное блюдце Томми загремело о стол. У меня ребенок – катастрофа. Стоило мне на секунду отвлечься, как его щеки, руки и футболка были в шоколадном сиропе. Теперь он испачкает машину.

– Томми, – укоризненно сказала я.

Он внимательно поднял глаза, ложка балансировала в его ручке.

Прямо сейчас Джоан спит или возле бассейна, или в постели с Сидом Старком. Прямо сейчас я бы с удовольствием поменялась с ней местами.

На следующий же день я поехала к Джоан. Думаете, я могла ждать, пока Джоан придет сама? Нет. По крайней мере я здраво понимала, на что я способна, а на что – нет. Я могла хранить секреты. Была способна на огромную верность. Мне была свойственна честность, чуждая многим людям. Но я не была терпелива. Я не умела абстрагироваться от волнующих меня вещей. Мысли о людях, которых я любила, постоянно вертелись у меня в голове. Они были со мною везде: дома, когда я после кофейни укладывала Томми спать; в супермаркете, когда покупала продукты из списка, которые Мария забыла взять; в химчистке, откуда я забирала костюмы Рэя; снова дома.

Я подождала до обеда. Дорога от моего дома до ее была короткой – три минуты, максимум четыре, – а мир, по которому я ехала в своей машине, был спокойным – лишь на обочине у распылителя воды играл ребенок, садовник подстригал изгородь. Было слишком жарко. Я ехала с опущенным окном, но даже ветер был похож не на ветер, а на сухую, беспокойную волну воздуха. Я могла включить кондиционер – наша машина была из первых автомобилей с кондиционером, – но тогда температура становилась какой-то неестественной, будто я где-то в тундре.

Выйдя из машины, я была уже насквозь мокрая.

Я прошла вдоль дома, оценивая клумбы с гортензиями и индийской сиренью, на которые Джоан было плевать; я надеялась увидеть Джоан и избежать встречи с Сари.

Железный забор, окружающий бассейн и задний двор Джоан, был массивным, так что репортерам, вечно рыскающим вокруг дома, тут было нечего делать. Забор установили на следующий же день после одного инцидента, когда в прессе появилась неподобающая фотография.

Я знала, где лежит ключ от ворот, но, нарезая круги вокруг сада, служащего прикрытием для забора, я заметила, что они приоткрыты. Все, что я сперва увидела, – это ногу Джоан: ее накрашенные ногти и на удивление плоскую стопу. (Разве все не думают, что стопы Джоан Фортиер идеальные – маленькие и выгнутые? На самом деле они среднего размера, плоские и немного широкие.) Затем ее икру, блестящую от масла. Ну а потом уже всю остальную Джоан. Она была голая, как младенец, ее тело блестело от масла. Я почувствовала запах – кокосовый, тропический – и расстроилась по непонятной мне причине.

Она ненавидела следы от купальника. Впрочем, как и все мы, но мы более осмотрительно выбирали, как и где загорать. Мы не снимали нижнюю часть купальника. Мы загорали на животах, осторожно снимая верх и оставляя его на шее, чтобы, если подойдет незнакомец, быстро надеть обратно.

Но я ведь не незнакомец. И все же было бы намного лучше, если бы Джоан была более скромной. Я видела ее голой так много раз, что невозможно посчитать, даже если захотеть; я знала все этапы развития ее тела – от маленькой девочки до взрослой женщины; я знала ее худые загорелые бедра; волосы на лобке, на удивление, более темные и грубые, чем можно было себе представить; длинное, крепкое туловище и тяжелую, некрасивую грудь. Джоан просто необходимо было поддерживать грудь бюстгальтером, чтобы сделать ее красивой.

Наверное, с помощью груди и стоп Бог напоминал Джоан Фортиер о том, что она смертная.

Джоан не было до этого дела. Она никогда не получала особого удовольствия от своей красоты. В то время как я с нетерпением раскрывала каждый новый выпуск «Городского глашатая», пролистывала все скучные разделы, желая поскорее увидеть фотографию, на которой Джоан так и светилась красотой, держа за руку какого-то мужчину (впрочем, ей всегда удавалось выглядеть так, будто это мужчина держится за нее), Джоан лишь изредка смотрела на них.

– Вот мама обрадуется, – бурчала она. – Это она выбрала платье.

Ее вид, голый, более худой, чем я видела в последний раз, и высокий бокал с чем-то прозрачным в ее руке переменили что-то внутри меня. Мне хотелось дать ей пощечину, наорать на нее, приказать ей одеться и перестать вести себя как подросток. Но также мне хотелось смотреть на нее, стоять и просто наблюдать за той Джоан, какой я ее никогда не видела: сонной и незащищенной.

Я проскользнула в ворота, и Джоан пошевелилась. На ней были темные очки – кошачий глаз.

– Се, – пробормотала она. – Заходи, присаживайся.

Она похлопала рукой возле себя, но я взяла стул и, разгладив юбку, села в нескольких метрах от нее.

Она привстала, посмотрела, как я думала, на меня, но точно понять, куда устремлен ее взгляд, когда она в очках, было невозможно. Она засмеялась и прикрылась сложенным полотенцем. Наверняка полотенце оставила Сари – Джоан закутала им талию.

– Я голая, как дурочка, да? Но я никого не ждала. – По тому, как она это сказала, я поняла, что она не злится, и ощутила настолько искреннее и моментальное облегчение, что чуть не заплакала. Она не злится.

– Жарко, как в печке, – сказала я. – Даже жарче. Ты сгоришь.

Ее ленивая улыбка сбила меня с толку.

– О нет, – возразила она, – я не сгорю. Ты ведь знаешь, я поджариваюсь до хрустящей корочки, но никогда не позволяю солнцу обжечь меня.