— Патрульный автомобиль, конечно же, туда выехал.

— Этот вызов поступил к вам непосредственно или через центральную диспетчерскую Стокгольма?

— Думаю, непосредственно. Но точно я не могу вам этого сказать. Здесь только одна запись. Анонимный телефонный вызов. Ложный.

— И что же вы делаете, когда принимаете такого рода вызовы?

— Выезжаем, конечно.

— Да, я это понимаю, но вы сообщаете об этом куда-либо?

— Конечно, местным фараонам.

— Кому-кому?

— В полицию. Кроме того, мы информируем центральную диспетчерскую. Знаете, когда пожар очень сильный, то есть его далеко видно, у нас много звонков. Мы в состоянии принять только двадцать пять вызовов одновременно, а нам звонят сотни людей. Именно поэтому мы и сообщаем о своем выезде. Иначе начнется неразбериха.

— Понятно, — сухо ответил Гюнвальд Ларссон. — Вам известно, кто принял вызов?

— Конечно. Девушка по фамилии Мортенсон. Дорис Мортенсон.

— Где я могу ее найти?

— Нигде, старина. Вчера она уехала в отпуск. В Грецию.

— В Грецию? — с явным неудовольствием произнес Гюнвальд Ларссон.

— Да, а разве там плохо?

— Там случилось худшее из того, что только могло произойти.[9]

— Вот как? Не ожидал, что наша полиция занимается коммунистической пропагандой. Я был в Акрополе, или как он там называется, прошлой осенью. Мне там очень понравилось. По моему мнению, в Греции поддерживается идеальный порядок. А какая там полиция! Вам, парни, нужно у них многому учиться.

— Заткнись, идиот, — сказал Гюнвальд Ларссон, бросая трубку.

Он не выяснил еще одной важной вещи, однако не смог заставить себя продолжать этот разговор. Вместо этого он пошел в кабинет к Рённу и попросил его:

— Ты не смог бы сделать мне одолжение? Позвони в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и спроси, когда возвратится из отпуска их сотрудница Дорис Мортенсон.

— Ну конечно смогу. Послушай, что с тобой? Ты выглядишь так, словно тебя вот-вот хватит удар.

Гюнвальд Ларссон не ответил. Он вернулся к своему письменному столу и тут же набрал номер полицейского участка на Росундавеген в Сольне.

— Вчера я звонил вам и задавал очень важный вопрос. О том, был ли у вас какой-нибудь вызов на пожар около одиннадцати часов вечера седьмого марта, — произнес он как бы для вступления.

Сотрудник полиции из Сольны сказал:

— Да, это я отвечал на ваш звонок и сообщил, что рапорта о подобном происшествии у нас нет.

— Однако теперь я узнал, что в тот вечер был ложный вызов на Рингвеген, 37, в Сундбюберге и что полицию проинформировали об этом в установленном порядке. Это значит, что полицейский патрульный автомобиль должен был выехать по этому адресу.

— Прекрасно. Однако рапорта об этом у нас нет.

— В таком случае выясните это у тех двух парней, которые тогда дежурили. Кстати, кто они?

— Патрульные? Я сейчас попытаюсь узнать. Подождите минутку.

Гюнвальд Ларссон ждал, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

— Я выяснил. Автомобиль номер восемь, Эриксон и Квастму, с курсантом по фамилии Линдског. Автомобиль номер три, Кристианссон и Квант…

— Достаточно, — прервал его Гюнвальд Ларссон. — Где сейчас эти два болвана?

— Кристианссон и Квант? Они на дежурстве, патрулируют.

— Немедленно пришлите их сюда.

— Но…

— Никаких «но». Через пятнадцать минут эти два болвана должны стоять, как статуи, в моем кабинете на Кунгсхольмсгатан.

Не успел он положить трубку, как в кабинет заглянул Рённ и сказал:

— Дорис Мортенсон возвратится через три недели. Она приступит к работе двадцать второго апреля. Кстати, у того парня, с которым ты разговаривал, отвратительное настроение. Наверняка он не относится к твоим поклонникам.

— Да, их становится вес меньше и меньше, — сказал Гюнвальд Ларссон.

— Этого можно было ожидать, — спокойно заметил Рённ.

Спустя шестнадцать минут Кристианссон и Квант стояли в кабинете Гюнвальда Ларссона. Оба были из Сконе, голубоглазые, широкоплечие, ростом выше 180 сантиметров. У обоих все еще сохранились болезненные воспоминания о предыдущих встречах с человеком, сидящим за письменным столом. Когда Гюнвальд Ларссон поднял на них взгляд, они оцепенели и буквально превратились в каменные изваяния, изображающие двух патрульных в кожаных куртках с начищенными пуговицами и при портупеях. Кроме того, они были вооружены пистолетами и резиновыми дубинками. Самым пикантным в этой скульптурной группе было то, что Кристианссон крепко зажал свою фуражку под мышкой, а у Кванта она все еще находилась на голове.

— О Боже, это он! — прошептал Кристианссон. — Этот кровосос…

Квант ничего не сказал. Упрямое выражение его лица говорило о том, что он полон решимости не дать себя запугать.

— Ага, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Явились, несчастные тупицы?

— Что вы хотите?.. — начал Квант и внезапно осекся, потому что человек, сидящий за письменным столом, быстро поднялся.

— Я хочу уточнить одну маленькую техническую подробность, — дружеским тоном сказал Гюнвальд Ларссон. — В двадцать три часа десять минут седьмого марта к вам поступил вызов на пожар по адресу Рингвеген, 37 в Сундбюберге. Помните?

— Нет, — нагло заявил Квант. — Я этого не помню.

— Прекрати мне лгать! — зарычал Гюнвальд Ларссон. — Вы выезжали по тому адресу или нет? Отвечай!

— Кажется, да, — сказал Кристианссон. — Мы туда выезжали… Я что-то такое припоминаю. Но…

— Что «но»?

— Но там ничего не было, — закончил Кристианссон.

— Не говори больше ни слова, Калле, если не хочешь оказаться в дураках, — шепотом предупредил его Квант.

Гюнвальду Ларссону он сказал:

— Я этого не помню.

— Если хотя бы один из вас солжет мне еще раз, — заорал Гюнвальд Ларссон громовым голосом, — я лично зашвырну вас в самый забитый полицейский участок в Сканёр-Фальстербу! Можете лгать в суде, везде, где угодно, но только не здесь! О Боже, да сними ты наконец свою фуражку, идиот!

Квант снял фуражку, сунул ее под мышку, взглянул на Кристианссона и многозначительно сказал:

— Это была твоя ошибка, Калле. Если бы не твоя чертова лень…

— Но ведь именно ты не хотел, чтобы мы вообще туда ехали, — возразил Кристианссон. — Ты сказал, что ничего не слышно и нам нужно вернуться. Ты говорил, что с рацией что-то случилось.