Учитывая разнообразие форм, которые закабаление принимало в истории, возникает искушение предположить, что «без рабства нет государства». Известен вопрос Мозеса Финли «Была ли греческая цивилизация основана на рабском труде?» и его громкий и подтвержденный документально ответ – «да»[141]. Рабы составляли абсолютное большинство, возможно даже ⅔, афинского общества: институт рабства воспринимался как само собой разумеющийся, поэтому никогда не возникал вопрос о его отмене. Согласно Аристотелю, некоторые люди, по причине отсутствия у них рациональных способностей, являются рабами по природе и их нужно использовать как рабочий скот, как орудия труда. В Спарте рабы составляли еще большую долю населения, чем в Афинах. Однако различие, к которому мы вернемся позже, состояло в том, что большинство рабов в Афинах были пленниками из числа народов, что не говорили на греческом, тогда как рабы в Спарте были преимущественно «илотами» – местными земледельцами, которых Спарта завоевала и с помощью общинного закрепощения заставила работать и производить все необходимое для «свободных» спартанцев, т. е. речь идет о присвоении зернового комплекса оседлого населения военизированным государством на этапе его строительства.

Имперский Рим, государственное образование столь мощное, что по масштабам с ним мог соперничать лишь самый восточный его современник – Китай династии Хань, превратил большую часть средиземноморского бассейна в огромный невольничий рынок. Каждая военная кампания Рима служила прикрытием для работорговцев и солдат, которые пытались разбогатеть, продавая или получая выкуп за лично захваченных пленников. По одной из оценок, только Галльские войны привели к появлению около миллиона новых рабов, а в Риме и Италии в эпоху Августина рабы составляли от ¼ до ⅓ всего населения. Повсеместность рабов как товара подтверждается тем фактом, что в классический период раб превратился в «стандарт» измерения: в какой-то момент (следует учитывать рыночные колебания) пара рабочих мулов стоила трех рабов.

Рабство и кабала в Месопотамии

В самых ранних, плохо отраженных в исторических документах небольших городах-государствах Месопотамии наличие рабства и других форм кабалы не подлежит сомнению. Как нас убеждает Финли, «догреческий мир – шумеров, вавилонян, египтян и ассирийцев… – был миром без свободных людей в том смысле, в каком запад сегодня использует это понятие»[142]. Однако вопрос касается, скорее, масштабов рабства, его форм и того, насколько оно было важно для функционирования государств[143]. Среди исследователей сложилось общее мнение, что, хотя рабство, несомненно, существовало, оно играло относительно незначительную роль в экономике[144]. После знакомства со скудными (по общему убеждению) историческими свидетельствами я хочу оспорить это мнение. Хотя в Месопотамии рабство не играло столь же принципиально важную роль, как в Афинах, Спарте или Риме классического периода, оно все равно имело решающее значение по трем причинам: обеспечивало рабочую силу для производства самого важного экспортного товара – тканей; поставляло дешевый пролетариат для самой тяжелой работы (например, строительства каналов и стен); служило одновременно символом и наградой за привилегированный статус. Я надеюсь убедительно показать, сколь важным рабство было для государственных образований Месопотамии. Если принять во внимание и другие формы несвободы (долговая кабала, принудительное переселение и барщина), то невозможно отрицать значение подневольного труда для поддержания и расширения зерно-трудового модуля в центре государств.

Отчасти споры о роли рабства в древнем Шумере обусловлены терминологией. Различие точек зрения объясняется в том числе тем, что здесь использовалось множество слов, которые могли одновременно обозначать и «раба», и «слугу», «подчиненного», «подчиненное лицо» или «крепостного». Тем не менее случаи покупки и продажи людей (владение движимым имуществом) прекрасно описаны, хотя неизвестно, насколько широко они были распространены.

Самой очевидной категорией рабов были захваченные в ходе войн пленники. Учитывая постоянную потребность в рабочей силе, большинство войн были захватническими, их успех измерялся количеством и качеством пленников – мужчин, женщин и детей. Среди выделенных И. Дж. Гельбом источников подневольной рабочей силы – домашние рабы, долговые, рабы, купленные на рынке у их похитителей, завоеванные народы, возвращенные обратно и принудительно расселенные группами, военнопленные – последние два наиболее важны[145]. Обе категории рабов – это военная добыча. В одном списке из 167 военнопленных оказалось мало шумерских и аккадских имен (т. е. местных жителей); подавляющее большинство происходили из горных районов и территорий к востоку от Тигра. Одна идеограмма «раба» в Месопотамии III тысячелетия представляла собой сочетание знаков «гора» и «женщина», т. е. обозначала женщин, захваченных в ходе военных вылазок в горы или обменянных работорговцами на товары. Родственная идеограмма, где знак «мужчина» или «женщина» сочетался со знаком «чужая земля», вероятно, тоже обозначала раба. Если целью войн был, в первую очередь, захват пленных, то имеет смысл рассматривать их скорее как работорговые набеги, чем как обычные военные кампании.

Единственным значимым и исторически задокументированным рабовладельческим институтом в Уруке были подконтрольные государству текстильные мастерские, где работало около девяти тысяч женщин. В большинстве источников они упоминаются как рабыни, но среди них могли быть должники, неимущие, подкидыши и вдовы, как и в работных домах викторианской Англии. Некоторые историки этого периода утверждают, что женщины и подростки, взятые в плен в ходе войн, а также жены и дети должников составляли основу рабочей силы в текстильном производстве. Исследователи этой текстильной «промышленности» подчеркивают, сколь решающее значение она имела для элит, чья власть зависела от постоянного притока металлов (в частности меди) и другого сырья из-за пределов бедной ресурсами аллювиальной равнины. Государственное текстильное предприятие производило основной торговый товар, который можно было обменять на необходимые ресурсы. Мастерские представляли собой своего рода изолированный «гулаг», чей подневольный труд поддерживал новый слой религиозной, гражданской и военной элиты. Не менее важны они были и с демографической точки зрения. По разным оценкам население Урука в 3000 году до н. э. составляло 40–45 тысяч человек, и тогда 9 тысяч текстильных работниц – по крайней мере 20 % жителей Урука, и это не считая пленников и рабов в других секторах экономики. Для обеспечения этих и других государственных работников зерновыми пайками был необходим внушительный административный аппарат для оценки, сбора и хранения зерна[146].

В ряде письменных источников из Урука часто упоминаются несвободные работники, особенно рабыни иностранного происхождения. Согласно Гильермо Алгазу, они были основной рабочей силой для государственной администрации Урука[147]. Писцы записывали работников в группы (как иностранцев, так и местных жителей) по возрасту и полу, по аналогии с описанием «подконтрольных государству стад домашних животных». «Таким образом, для писцов Урука и институтов, которые их нанимали, эти работники выступали как „одомашненные“ люди, т. е. в статусе, полностью эквивалентном домашним животным»[148].

Что еще