Я вдруг представила, каким был это воин прежде, у себя на родине. Веселый, по-мужски привлекательный добродушный силач, все местные девушки, наверняка, мечтали о нем. На праздники он вместе с другими пил пиво и горланил дикие песни и, может быть, даже танцевал народный фракийский танец, а ночью страстно имел свою фракийскую жену. Нет, даже спрашивать о ней не буду, зачем бередить его раны…

Я смотрела на ясное небо в просветах ветвистых крон, слушала разноголосые вскрики птиц, что мелькали в густых зарослях букса и начинала дремать.

— Ложись мне на руку и прижмись поближе…

— Жарко… не мешай… ну, все… убери руку, я не хочу…

Я уснула и мне приснился сказочный сон. Мне привиделся мужчина в золотом шлеме с алым плюмажем, он ехал на белом коне и остановился, завидев меня. А потом лихо спрыгнул с коня и подошел ко мне, взял меня на руки и стал осыпать поцелуями — лицо, шею, грудь, ниже… Я была на седьмом небе от счастья, я плыла на египетской ладье и золотоликий юноша с чертами Элиава греб веслом, улыбаясь мне. А потом появилась Оливия и бросила мне на колени шипящую кобру с раздутым капюшоном.

— Ах… ай!

Я вздрогнула и проснулась, и первое время не могла понять, где я и что со мной происходит. Он меня целовал, мое лицо и шею, покусывал за ушко и спускался по ключицам ниже, я чувствовала, что моя грудь полностью обнажена, это было вовсе не сложно сделать, достаточно развести в стороны свободный сарафанчик.

Дакос облизывал мои соски и захватывал губами вершинки моих грудей, словно великовозрастный голодный младенец, жадно посасывая их. Мое тело тотчас ответило на его натиск и потребовало большего. И словно, угадав мои сокровенные желания, пальцы мужчины осторожно скользнули внутрь моей увлажнившейся пещерки, раздвигая ее упругие стеночки.

Я едва могла сдерживать стоны, он все делал правильно, он вел меня в верном направлении. И я не могла ему помешать, я только уклонялась от его поцелуев, когда он хотел коснуться моих губ своими. «Рот для римлян священен, и даже больше, чем сами гениталии, рот изрекает слово и слово тоже священно».

Теперь я лежала почти обнаженная перед ним. Моя одежда была спущена до пояса, а мой подол неприлично задрался.

— Ты мне позволишь взять тебя?

Я едва расслышала в тумане собственного наслаждения хрипловатый шепот мужчины.

— Нет, конечно!

— Жестокая… вот, что ты делаешь со мной. Дай-ка свою руку…

Я пробовала было отказаться, но Дакос заставил меня коснуться его восставшей плоти и я подчинилась, уже сама обхватив пальцами его напряженный «ствол».

— Ну, разве он не хорош, разве он не достоин твоего внимания?

Я повернула голову набок и теперь с улыбкой рассматривала мужское достоинство фракийца, представленное на мое обозрение во всей красе. Да, этому мужчине нечего было прятать и стесняться… он и впрямь был хорош! И вполне заслуживал благодарного женского внимания. Я сжимала его фаллос, отчетливо понимая, почему его так боготворят римляне, и в то же время наблюдала за реакцией Дакоса, мне нравилось замечать, как почти неуловимо меняется его лицо в ответ на мои уверенные движения.

— Пусти меня к себе… я буду осторожен, я выйду заранее, я не пролью в тебя семя, ведь ты и этого боишься. Ты же не захочешь понести от раба.

— Боюсь… и не пущу, прости…

Я играла с огнем. Этому мужчине ничего не стоило сейчас же раздвинуть мне бедра и одним сильным движением меня подчинить. Я, наверно, и сама поверила в миф о своем божественном происхождении, раз упивалась своей властью над фракийцем. Это было плохо и когда-нибудь я буду наказана за такое издевательство над мужской сутью. Но тогда я совершенно не думала о последствиях… И, вообще, он первый начал эту игру и не объяснил мне правила. Тяжело дыша, Дакос ответил:

— Тогда продолжай… и я тоже продолжу ласкать тебя, может, у нас получится разделить эту радость.

— Лучше приди первым, я вовсе не тороплюсь!

Однако финиш наступил гораздо быстрее задуманного, над моей головой вдруг раздался шорох, стена из ветвей разошлась и перед нами появилась белая козья мордочка. Животное жалобно блеяло и, похоже, пыталось пролезть к нам через заросли буксов. Заблудилась, что ли… В Дакосе тотчас проснулся охотничий инстинкт:

— Поймать и зажарить!

— Да ты что! Жалко ведь, смотри какая милая!

— Меня ты не жалеешь, Госпожа! А ведь я твой единственный раб!

— Только до завтра! С раннего утра с Клодием сходим, куда там у них следует, и оформим для тебя все нужные документы или что там нужно. Я решила дать тебе свободу. Уже завтра…

Темные глаза фракийца недобро сверкнули. Между тем, я воспользовалась моментом и поправила на себе одежду, демонстративно переведя все внимание на козленка.

— Ой, какой милашечка! Да, откуда же ты взялся… Иди-ка сюда, маленький!

Через минуту козленок уже вовсю трепыхался в руках Дакоса, а я пыталась убедить мужчину отпустить на волю бедное животное. К моим мольбам вскоре присоединились и другие веские доводы:

— Эй, вы, нечестивцы! Покиньте это место немедленно или Всевидящая Богиня покарает вас! Прочь! И верните мою Магну, эта козочка принадлежит мне по закону, я ее хозяин.

— Дакос, животное надо вернуть владельцу.

— Свернуть бы шеи обоим!

Мы отпустили козленка и он радостно поскакал к маленькому сухонькому старикашке с увесистой палкой в руках. Этот солидный предмет мог служить хозяину как для опоры, так и в виде оружия от посягательств на его добро.

— Дакос, уйдем! Правда, не надо обижать старого человека, пошли-ка домой.

Фракиец долго ворчал, а потом поймал меня в объятия и закружил на поляне. А после чего остановился и внимательно посмотрел мне в глаза:

— Скажи мне — кто он?

— Он?

— Тот, кому ты хранишь верность! Почему он не приходит к тебе? Почему позволяет прозябать в бедности? Где его дом? Далеко? Он остался на твоей родине — он твой муж?

— Давай не будем говорить о том, что с нами было до Рима. Мы оба скучаем по дому, но вот кому из нас доведется вернуться… знают лишь Боги. Я желаю тебе добра, Дакос, но мы с тобой только друзья.

— Нет… я никогда не соглашусь быть тебе только другом. Я завоюю тебя, ты будешь моей, я это загадал… здесь, на священном месте. Когда-нибудь ты будешь принадлежать мне, Наталия!

— Только пророчеств подобного рода мне тут еще не хватало! Идем домой, Клодий уже беспокоится обо мне.

— Его интересуют одни писульки на его свитках…

— Он же поэт… и у него есть своя сердечная драма. Он любит Оливию.

— Кто только в Риме не любит эту похотливую женщину…

— Довольно! Мы возвращаемся домой!

— Как пожелаешь, Госпожа!