Когда я был молодым поэтом, графоманов всегда можно было узнать по огромному количеству эпиграфов. «Нахлынут кровью и убьют» — и идет вариация на стихи Пастернака. Или, например, «Только синь сосет глаза» — и дальше стихи тоже про синь, но свою. Зачем мне твоя синь? Уже есть синь, сосущая глаза, у Есенина. Примерно по такому же принципу пишут и современные графоманы. Разница в том, что во времена моей советской юности графоманы были в основном люди малообразованные, а сейчас появился класс филологов-графоманов. Конечно это графомания более высокого уровня, но с точки зрения художественности она ничем не отличается от беспомощных виршей токаря, который на досуге рифмует. Токаря я даже больше уважаю, потому что он хотя бы пытается расти, вторгается в неизвестную ему сферу. А если у тебя высшее филологическое образование, ты по крайне мере должен понимать, что пишешь фигню.

«State of the nation play»

— В Англии пьесы, которые определяют моральное состояние общества, носят термин — «state of the nation play». Их очень ценят, потому что они являются индикатором общественных настроений…

— Настоящая драматургия выполняет функцию социального диагноста. При советской власти так оно и было. При всех проблемах с цензурой мы отлично знали, что «Гнездо глухаря», допустим, поднимает одни проблемы, «Покровские ворота» — другие. А, например, Вампилов в «Утиной охоте» диагностировал так называемое аутсайдерство. Театр — это и социальный психолог, и педагог, и врач. Конечно, он не может полностью заменять собой эти структуры, но ведь в правильной диагностике всегда уже заложен курс лечения. В том случае, конечно, если эта диагностика сделана с позиций наших традиционных ценностей, нравственности, патриотизма. Потому что когда я смотрю некоторые пьесы «новой драмы», я вижу, что люди, написавшие их, патологически не любят нашу страну, где им не посчастливилось родиться. Возникает вопрос: если ты так нас не любишь, зачем живешь среди нас? Пожалуйста, езжай в цивилизованные страны! Не едут. Там своих чудил хоть отбавляй. Не протиснешься.

— Есть мнение, что русский репертуарный театр — «уходящая натура». Подозрительно веселые реформаторы вместо театров создают центры с ресторанами, кинозалами, магазинами, где можно хорошо провести время, выпить-закусить, потанцевать и при желании взглянуть на «Вишневый сад»…

— Я против превращения театров в такие центры. Считаю это ошибкой. В Москве ведь не так много «намоленных» театральных мест, их можно пересчитать по пальцам. Зачем было строить центр на базе Театра Гоголя, если есть масса новых, экспериментальных площадок? Пожалуйста, иди на ровное место или возьми Дом культуры, как это сделал Швыдкой, который создал Центр мюзикла, но в основном занимается пропагандой западных «шедевров». Странная ситуация для бывшего министра культуры России. Впрочем, бывший министр иностранных дел Козырев и вообще служит в американской фармацевтической фирме. В Москве вообще что-то не то с руководством столичной культуры. Руководитель культурной сферы должен быть консерватором, потому что его задача — сохранить то, что есть. И уступать под напором новых форм. Когда же культурой руководит авангардист или постмодернист — это катастрофа, мы это уже имели в двадцатые годы. Тогда он возглавляет самопогром национальной культуры.

Репертуарные театры должны остаться, как, например, толстые журналы. Была же попытка закрыть журналы, поняли, не стоит этого делать. Театры — это те же толстые журналы, та же Третьяковская галерея, которую тоже пытаются сдвинуть. Я, например, не понимаю, почему актуальное искусство претендует выставляться в Третьяковской галерее. Во всем мире для этого вида интеллектуально-провокативной деятельности есть отдельные музеи, вот и выставляйтесь там. Есть «Винзавод», музей современного искусства, почему ты лезешь в Третьяковку? Как говорил Чапаев, к чужой славе хочешь примазаться? Это продолжение ответа на вопрос, зачем человек вместо того, чтобы написать оригинальную пьесу, переиначивает Чехова. Та же самая причина: не может создать свое, и хочет прислониться к чужому.

— Театр, утверждал Гоголь, это кафедра, он должен отстаивать мораль, нравственность, нормы поведения. А если предметом экспериментов новомодного режиссера, пусть даже очень талантливого, становится то, что искусством не является, если спектакль проповедует духовный распад или разврат, то общество должно как-то защищаться от этого?

— Безусловно. В русской традиции театр — это и кафедра, и место, где обсуждаются сложные социальные, нравственные и эстетические проблемы. Но не ради развала социума, насаждения хаоса, а наоборот, ради поиска гармонии, преодоления болезненных состояний. Могут сказать, допустим, что театр Серебряного века тоже был депрессивным, упадническим и даже извращенным. А какие шедевры созданы! Да — созданы. Но потом жахнула революция, вся страна превратилась в пепелище. Мы что же, этого хотим? Зачем? Мы это уже проходили.

Театр — это очень чувствительная сфера, и если мы видим, что в нем преобладают разрушительные тенденции, надо что-то противопоставить этому. Мы должны эти интенции преодолеть еще тогда, когда они витают в информационном, культурологическом пространстве, потому что когда они опустятся в политику и социум, будет поздно.

— Юрий Михайлович, в условиях, когда нефть и рубль стремительно дешевеют, а жизнь дорожает, многие вновь заговорили о том, что в ближайшем будущем нам всем мало не покажется. По вашим ощущениям — есть ли сегодня повод для паники?

— (задумывается) …Тут все зависит, как смотреть на ситуацию. Если в отрыве от происходящего в мире, то, конечно, ничего хорошего в этих процессах нет. Евро за 60 рубликов — это круто! Но если воспринять эти обидные потери, как неизбежные трудности (а такие всегда случаются, если страна отстаивает свои интересы в исторических масштабах), то ничего сверхординарного не происходит. Во-первых, когда в 91-ом страна распадалась, бытовые лишения были куда серьезнее. Помните ту дикую инфляцию, сожравшую все сбережения? Нас просто обобрали. Но Чубайса никто за это не линчевал и не собирается. Во-вторых, надо объяснить: без волевых поступков России, за которые мы расплачиваемся «санкциями», русское население в Крыму и Новороссии уже прижали бы к ногтю или уничтожали как вредителей-колорадов. Дустом! Уничтожали бы наших соотечественников только за то, что они оказались вне пределов России в результате преступного раздела Советского Союза. Надо, наконец, объясниться: Горбачев и Ельцин нанесли колоссальный урон нашей государственности, развалив СССР по административным границам. Если затеяли цивилизованный «развод», то уж будьте любезны: с теми территориями, с какими вошли в Союз, с теми же и на выход! А принадлежность земель, приклеенных по административно-политическим гешефтам, определяется плебисцитом. В итоге и Абхазия, и Южная Осетия, и Приднестровье, и Крым, и Новороссия с самого начала пошли бы к нам, то есть, к себе, домой. Сомнений нет! И Россия сегодня просто восстанавливает историческую справедливость, точнее, не мешает этому, как делала в 90-е годы при либералах, вроде мистера «Да-с» — Козырева.

Процесс осложняется тем, что на Украине сейчас идет бурный этногенез, явление тектонического порядка, оно как извержение вулкана. Можно злиться на вулкан, ненавидеть его — но это природа. Однако извержения, как и этногенез, тоже бывают разные. Есть такое понятие — «конституирующий чужой». Это когда группе населения для того, чтобы обособиться, нужно кого-то себе противопоставить. На Украине в качестве «чужого» избрали Россию и русских. Кроме того, украинский этногенез принял самую чудовищную форму — фашистской агрессии и этноцида. Вот это самое страшное! И начинаешь задумываться: что ужаснее — падение рубля или гибель тысяч русских людей под битами «украшистов»? И понимаешь, что это несопоставимые вещи.