– Вьюн, просыпайся, – шепнул Чонхо, тряся друга за плечо.

– Хм? Отстань, дай еще немного поспать.

– Давай просыпайся, – повторил Чонхо. – Что-то должно произойти сегодня.

– Ты о чем? – уточнил Вьюн, потирая глаза кулачками. – Что должно случиться?

– Не знаю. Что-то дурное, – сказал Чонхо. Только когда эти слова сорвались у него с языка, он понял, что именно ощущал.

– Нам сегодня надо быть поосторожнее. Я думаю, что нам не стоит разделяться на группы, как обычно. Лучше держаться вместе.

Обратив внимание на то, сколь серьезен был Чонхо, Вьюн окончательно пробудился и кивнул.

– Ты у нас главный, тебе и решать.

Пятнадцать мальчишек в сопровождении пса вместе покинули лагерь при первом появлении на горизонте бледно-розового диска солнца, напоминавшего глаз, вперившийся в город. Некоторые мальчики хотели приняться за повседневные занятия и развлечения, но Чонхо никого не отпускал. Вокруг жизнь кипела, как обычно, за исключением одного: Сеул переживал наплыв деревенских жителей, прибывших в город, чтобы поприсутствовать на похоронах императора, до которых оставалось пару дней. На улицах толпились торговцы, разносчики, рабочие и студенты. От их криков и шагов гудела дорога, укрытая свежим слоем снега. В бодрящем морозном воздухе витал манящий аромат жареных каштанов. Слюнки потекли и у мальчиков, и у пса, но вся компания постаралась забыть о голоде и продолжила блуждать по улицам.

Солнце уже было в зените, когда они добрались до широкой площади, которая была заполнена сотнями людей, по большей части – студентами, одетыми по форме.

– О, Чонхо, ты только посмотри на эту толпу! Бьюсь об заклад, что нам будет чем поживиться здесь, – радостно воскликнул Вьюн. Но Чонхо покачал головой. Его глаза устремились к высившейся на другом конце площади пагоде, перед которой стоял лицом к толпе студент в черной кепке и длинном зимнем пальто. На вид ему было не более 18 лет. Паренек поднял вверх сжатую в кулак руку, и толпа затихла.

– Сегодня мы провозглашаем Корею независимой страной, а корейцев – свободным народом, – начал студент, зачитывая текст с широкополосной листовки, которую он держал в руках. Его голос, по идее, должен был заглохнуть на таком расстоянии. Но холодный воздух разнес звук по всей площади, на которой вдруг стало противоестественно тихо.

– Мы хотим объявить это на весь мир, чтобы доказать незыблемую истину равенства всех людей, а также чтобы защитить последующие поколения, которые благодаря нам должны будут пользоваться бессрочными правами на суверенитет и на выживание. Того требуют общечеловеческая совесть, диктат Неба и современная этика. А посему нет силы на земле, которая способна нас остановить. Вот уже минуло десять лет, как нас принесли в жертву империализму – наследию темного прошлого. Долгих десять лет мы переживаем безмерные страдания под гнетом чужеродного народа. Такого мы не знали за все пять тысяч лет нашей истории. Для всех двадцати миллионов корейцев самое сокровенное желание – обрести свободу. На нашей стороне – совесть всего человечества. Пускай сегодня справедливость будет нам армией, гуманизм – копьем и щитом. С таким оружием в руках мы никогда не падем! – Студент выбросил кулак вверх, будто бы желая вступить в схватку с небом над головой. Толпа взревела.

– Сегодня мы лишь пытаемся воссоздать себя, а не уничтожить кого-либо. Мы не ищем возмездия. Мы лишь хотим исправить ошибки, допущенные японскими империалистами, которые подавляют и грабят нас. Мы хотим жить как люди, по справедливости… Новый мир уже на горизонте. Время власти силы – в прошлом, сейчас перед нами открывается время власти добродетели. Кончилось растянувшееся на столетие ожидание, гуманизм заполонил своим светом весь мир. Для каждого живого существа на земле наступает новая весна. Нам нечего страшиться…

Чонхо мало понимал, о чем шла речь, но он ясно видел вокруг себя взволнованные лица. Многие люди в толпе плакали, да и сам Чонхо с удивлением заметил, как к его глазам подступает теплая влага. Чонхо ни одного дня не провел в школе. Однако он прочно заучил урок о том, что окружающий его мир был безнадежно мрачным местом. И не только для его семьи и шайки мальчишек-попрошаек, но и для всех людей, стоявших на площади в тот момент. Их общая боль отдавалась во всем его теле, словно удары единого сердца.

Тирада студента подошла к концу. Он поднял над собой белый флажок с красно-голубым символом по центру. – Свобода Корее на веки вечные! Мансе[32]! – крикнул парень, и толпа подхватила его призыв.

– Мансе! Мансе! – Казалось, что все тот же холодный ветер распространял голоса собравшихся по всему Сеулу. Людей на площади уже было втрое больше, чем вначале. В руках каждого каким-то образом оказалось по флажку. В порывах ветра засияли и затрепетали тысячи маленьких знамен – огромная стая журавлей, готовых взметнуться к небу.

Вскоре толпа отправилась в путь. Участники марша шли плечом к плечу, направляясь к западным районам Сеула. Чонхо и его товарищи присоединились к шествию, которое растянулось по всей протяженности дипломатического квартала, от дома 10, где размещалось американское консульство, до дома 28, где располагалась французская дипмиссия. Стройная студентка подошла к изящным резным воротам последней и постучала в них под рев толпы:

– Франция! Французы! Друзья свободы! Свобода, равенство, братство! Придите нам на помощь!

Но ворота так и остались закрытыми, а из-за завешенных окон построенного из известняка особняка гостей не поприветствовали ни звуком, ни движением.

По прошествии целой минуты воодушевленного хорала «Мансе!» Чонхо понял, что французы даже и не думают открывать. Странный шепот вновь зазвучал у него в ухе, столь же тихий, как снежинки, падающие на снег. Чонхо глянул влево-вправо, увидел, что Вьюн, Ёнгу и остальные кровные братья кричат вместе с толпой, и ощутил, как течение времени вдруг замедлилось.

– Парни! Надо уходить! Сейчас! – крикнул он. Мальчишки глядели на него с открытыми ртами.

Чонхо схватил Вьюна и Ёнгу за руки и побежал так быстро, как мог. Пес бешено лаял, словно испугался неожиданно увиденного призрака.

Когда Чонхо прошмыгнул в какой-то переулок, скандирование по ту сторону проспекта уже затихло, а потом сменилось воплями. На место действия прибыло формирование японцев во главе с офицерами кавалерии. Не прошло и нескольких секунд, как марширующие бросились бежать, проталкивая остальных людей вниз по проспекту.

Пронзительные крики дополнили громкие хлопки. Военные открыли огонь по спинам бегущих людей.

* * *

С высоты своего коня Ямада Гэндзо обозревал разворачивающуюся перед ним сцену столь же хладнокровно, как если бы взирал на любую баталию с участием корейских повстанцев. Ямаду вовсе не трогал гнев демонстрантов, но терпеть их