Герцог Оранский верхом сопровождал Иоанну до самых Акв. У ворот он спешился и повел лошадь королевы за повод. Народ встречал госпожу радушно и весело. Сама же Иоанна пребывала в расстроенном расположении духа. Бледная и потерянная, равнодушно взирала она на ликование народа. Разместившись во дворце – то ли как королева, то ли как узница, – Иоанна велела сеньорам и магистратам графства прибыть к ней для принесения присяги.

Пока гости собирались в зале, я по привычке ходил между ними и слушал. Кто-то шептался об убийстве короля Андрея, другие о новой смертоносной болезни[47]. Рассказывали, будто еще осенью прибыла из Таврии одна галея, принадлежавшая генуэзцам. Зашла она в гавань Мессины, что на Сицилии, и бросила якорь. Но на берег никто не вышел. И на палубе не видно было обычной суеты. Так стояла эта галея пустой и страшной. Наконец, люди из любопытства поднялись на нее и обнаружили одних мертвецов. Сидели они за веслами, бледные и давно окоченевшие. Вскоре все, кто побывал на том корабле, умерли. А потом и половина жителей Мессины. В январе болезнь добралась до Прованса. Один рыцарь утверждал даже, что в Ницце улицы завалены трупами и убирать их некому. Думаю, говорил он правду. На его храбром лице, изуродованном шрамами, прочел я такой ужас, что сам невольно вздрогнул. Тотчас нашлись и другие очевидцы. Купец, много путешествовавший по свету, рассказывал, будто новая болезнь пришла уже в Париж, Рим и Авиньон. Повсюду оставила она по себе страшную жатву.

Вскоре все столпились вокруг свидетелей этого бедствия и совсем забыли о причине, по которой пришли во дворец. Так что, когда герольд объявил о выходе королевы, не смогли сразу умолкнуть. Купец, о котором сказал выше, продолжал вещать во весь голос. И чем бледнее становились лица его слушателей, тем больше был собою доволен:

– Сначала на теле появляется фурункул величиной с яйцо или даже яблоко…

– Тишина! – грозно крикнул герольд. Купец перешел на шепот:

– Искать этот фурункул надо под мышками… И в паху.

– Силы небесные! – пронеслось по залу.

Я заметил, как некоторые стали опасливо щупать себя в указанных местах. Выглядели они при этом весьма глупо.

– Тишина! Королева будет говорить! – Герольд стукнул жезлом о каменный пол, но никто к нему даже не обернулся.

– Постепенно фурункулы покрывают все тело, – голос купца стал густым и страшным, а глаза сверкали.

– И что? Что? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Потом на руках и бедрах появляются черные или багровые пятна.

– И все?

– Нет, не все. Через день-два человек умирает. Словно его и не было, – провозгласил купец и важно оглядел присутствующих.

– Умерли уже тысячи, тысячи… – заговорил опять рыцарь со шрамами на лице. Глаза его смотрели куда-то в сторону, словно ему одному было известно о будущем, которое нас ждет.

– За грехи это, за грехи! – запричитали тут и там.

– Почто задушили доброго короля Андрея? Вот оно наказание Божье за убийство невинного агнца! – выкрикнул один из сеньоров.

– Молчать! – Герольд сорвался на визг. – Порядок! Королева будет говорить. – Иоанна, видя неподобающее поведение собравшихся, решила, что в Аквах ее ненавидят и даже не хотят слушать. Будучи женщиной хитрой и изворотливой, она по привычке намеревалась прикинуться слабой и несчастной. В глазах ее, как и в Марселе, появились слезы, а голос задрожал:

– Возлюбленные мои подданные, приехала к вам не в блеске своей власти, данной мне Богом, а в рубище бедной вдовы, чтобы просить… – Но королеве не дали договорить.

– Ты его убила! Вместе с тобой пришла к нам невиданная доселе болезнь! – выкрикнул кто-то. – Господь гневается на нас!

Королева, казалось, растерялась и промолчала.

Голос продолжал:

– В свите королевы был ее камерарий Энрико – один из тех, кто задушил нашего доброго короля Андрея. Благородный герцог Оранский сегодня арестовал его. Должны мы немедленно взять негодяя и сжечь, если не хотим, чтобы Господь и на нас обратил свой карающий меч.

– Сжечь его! – раздались возгласы в разных концах залы.

– Я бедная обманутая женщина, которую окружают лжецы и лицемеры! – закричала вдруг королева. – Я благодарю герцога Оранского, верного своего вассала, за то, что изобличил предателя и убийцу. Сама бы подбросила хворост в его костер, если бы не долг перед господином папой, которому обещала передать на суд всех убийц своего мужа, – сказав это, прикрыла глаза, словно решила погрузиться в молитву. В зале повисло молчание.

– Госпожа, – провозгласил, наконец, герцог Оранский, – скажи нам, чем можем тебе помочь.

– Будьте верными христианами – другого от вас не жду, другого не прошу, – сообщила королева, развернулась и вышла из зала.

Хоть Иоанна и вела себя умно, но битву эту проиграла. По справедливости, виной тому был безотчетный ужас, который завладел людьми, когда узнали о страшной болезни. Вечером рассказал Мордехаю об услышанном. Голос его был холодным и равнодушным, ибо лекари всегда говорят так о чужом страдании и смерти:

– Чума это. А фурункул есть не что иное как бубон, – последнее произнес он с такой надменностью, будто сидел перед ним не магистр искусств[48]и брат ордена святого Бенедикта, а тупой виллан[49].

– О, мудрейший, есть ли какой-то способ борьбы с этой болезнью? – спросил я не без насмешки.

– Есть, – важно продолжал Мордехай, не заметив моей иронии. – Бежать сломя голову подальше от людей. Закрыть ворота и не пускать на двор даже собак. Не пить воды. Только вино…

– Про вино неплохой совет, – лукаво заметил я.

– Это не шутка. Чума живет во всем, кроме закупоренных заранее бочек.

– А есть ли способы лечения?

– Есть, – Мордехай стал таинственным, – пока ты терся рядом со своей королевой в Марселе, я уже опробовал на нескольких заболевших методу, о которой читал в арабских книжках. Надо вскрыть бубон острым ножом и прижечь раскаленным железом. Не знаю, живы ли те люди сейчас, но когда уезжал, были еще живы. Другие, кого не оперировал, умирали на третий, иногда пятый день.

– Как же ты позволил им умереть?

– Чтобы найти метод лечения, нужно кем-то пожертвовать.

– Христопродавец!

– Люди все равно умрут. Днем раньше, днем позже.

– Мордехай, не могу я бежать и спрятаться, как ты советуешь…

– А в гробу лежать можешь?