падает на одеяла, раскидывает руки, и прикрывает глаза. Её голос звучит тихо, в нём почти что скользит физическая и моральная усталость:

— Не хочу вставать… Я плотно пообедала, потерплю до завтра. — Кáта зарывается носом в спальник. — Это выше моих сил, не хочу идти на кухню…

— Никуда не надо идти, Кáта, я уже это сделал. Тебе нужно лишь ложку в руки взять. — Бишоп моргает, чуть приподнимается на локтях и щурится на него.

— И где же ужин?

Аккерман усмехается на такую преходящую игривость. Разминает плечи и встаёт со стула.

— Ждёт на улице. — Леви подходит к Катрине и, наклонившись, быстро подхватывает её под колени и спину. Бишоп, смеётся, когда муж прижимает её к себе, поднимая, будто невесту. — Сегодня тёплая погода, посидим и посмотрим на звёзды…

Кáта ластиться, обмякает и нежно касается его шеи, скользит ладонью к плечу. Ей совершенно не хочется возражать на столь заманчивое предложение. И она закрывает веки — во-первых, чтобы впервые за этот день не принимать каких-либо решений и просто полностью довериться Аккерману, а во-вторых, чтобы не видеть его несносной улыбки, что чуть ли не кричит: “я знал, что ты сдашься”.

Вечерний сумрак поляны действительно тёпл. Изредка ласковый ветер оглаживает траву, чертя по ней волны и беспокоя редких светлячков. Здесь, поодаль от костров палаточного лагеря, царят тени. Они оплетают раскинутый плед, керосинку и корзину с ужином плотными извилистыми барьерами сокровенности, клубятся у подножья кромки леса, что возвышается на Восточной стороне, но не закрывает высокого ясного неба. Леви слышит, как Кáта восторженно выдыхает какое-то междометье — действительно сложно поверить, что им доступна такая красота природы с минимальной опасностью, ведь за эти восемь месяцев корпусу удалось очистить остров практически от всех оставшихся титанов. Капитан опускает жену на плед и коротко целует в лоб.

— Я за заварником и горелкой. Не скучай. — Кáта нехотя отпускает лацканы капитанского кителя и разморено ложиться, смотря ему вслед. Руки и ноги раскинуты, но даже так не касаются края ткани постеленной ткани. Она устало улыбается, разглядывая далёкий свет лагеря, высокую траву, что кажется ещё выше с такого низкого ракурса, и мелких светящихся насекомых, что стайками украдкой мигрируют рядом.

Керосинка мерцает пульсирующим огоньком, привлекая одинокую заблудшую бабочку-полуночницу биться о стекло. Катрина теряется во времени: сегодняшний день полнился слишком большим количеством тренировок. Спустя пару минут позади раздаются тихие, неприметные шаги. Бишоп запрокидывает голову, встречаясь взглядом с Леви, и заискивающе улыбается: Аккерман действительно или сильнейший воин человечества или волшебник, ведь перенеся такую же нагрузку, остаётся в состоянии устраивать маленькое бытовое чудо.

— Тц, — напыщенно цокает мужчина, устраиваясь на клочке пледа, пытаясь не зацепить её руку или ногу. Он размеренно выучено зажигает керосиновую горелку, ставит на огонь чайник, открывает створки корзины и принимается доставать всё упрятонное в её недрах. Кáта с тенью ленивого безделья касается ладонью его плеча — в следующий миг твёрдая рука сжимается на запястье, и Аккерман чуть тянет, принуждая подняться. — Садись, Кáта, теперь будет обещанный ужин.

Походная еда никогда не отличалась большими изысками или каким-то разнообразием: похлёбка, сваренная на добытом дежурными мясе то ли уток, то ли зайцев, консервированная тушёнка и овощи. На десерт — пастила из личных запасов с терпким чёрным чаем. Они едят неторопливо, усевшись лицом к лицу. Согнутые колени ненавязчиво соприкасаются, когда Катрина подаётся ближе, чтобы Леви вычерпал из её тарелки все оставшиеся помидоры: спустя столько лет это уже стало привычным ритуалом, Аккерман даже не ворчит. Капитаны изредка отвлекаются, обсуждая события минувшего дня: Леви немногословно рассказывает о тренировках, характеризует парой прилагательных свой новый отряд из десяти человек; Кáта, напротив, жестикулирует ложкой, будто выписывая в воздухе все описываемые кульбиты, перечисляет новобранцев, исчисляя по одной сильной и одной слабой стороне. Делиться прошедшим и их осмыслением с любимым человеком — необычайно приятно. Аккерман упоминает первую короткую остановку, которую совершили для корма лошадей, а рядовая Браус попыталась ограбить повозку с припасами. Бишоп заговаривает о прошедшем вечере.

— Ханджи быть может и хвалит его перед Закклаем, но Эрен всё ещё мальчишка, — Катрина наклоняет тарелку и допивает остатки бульона, утирая губы полотенцем. — Именно мальчишка. Импульсивный и инфантильный.

Леви усмехается:

— Что на этот раз он заявил?

Кáта с улыбкой упоминает прошлый вечер. Как медленно горел костёр, как офицеры неспешно переговаривались в его треске. И как в этот покой ворвался взвинченный Йегер, которого тащила за локоть его названная сестра.

— Да любому ежу понятно, Жан — самодовольный эгоист, — фыркает Эрен, потирая ушибленное плечо. Катрина явно слышит это заявление краем уха, но её занимает в большей степени чистка сапогов. Ровно до той поры, пока рядом с капитаном не садится Ки́а Видáль — её бывший лейтенант, получившая после переформирования Разведкорпуса в своё командование небольшую группу.

— Капитан Кáта, пожалуйста, приструните его, — мягко просит Киа, указывая на Йегера, что продолжает остаточную браваду, сидя рядом с Микасой.

Катрина нехотя, но встаёт.

— С чего это вдруг? — Эрен вздрагивает и оглядывается на неё, сводя брови в вопросе. — С чего это вдруг Кирштейн — “самодовольный эгоист”?

Йегер возмущённо задыхается:

— Когда командор на посвящении спросил, умрём ли мы, если того потребует разведка, Жан ответил “нет”.

Кáта давит острое желание закатить глаза. До чего же всё они ещё дети — хорохорятся, будто петухи, клюя друг дружку по мелочам.

— И Эрвин наверняка сказал, что ему это нравится. Жан ответил искренне. Никто, давая клятву корпусу, не хочет умирать…

Йегер рассеянно щурится:

— И вы, капитан?

— И я. И это не делает нас слабыми — мы сражаемся в разведке за жизнь. Я тоже не хочу умирать. Совсем не хочу. Мечта и стремление жить — это сила, с которой мы идём в бой. Даже если так сложиться, что единственным выходом спасти других будет пожертвовать собой — я это сделаю, но сделаю с мыслью, что я не хочу смерти, я хочу жить. Так что не смей упрекать Кирштейна за стремление к жизни…

Леви качает головой:

— Ты всегда его особо выделяешь. Мне стоит начинать волноваться? — шутливо заломив бровь, Аккерман всматривается в жену.

Кáта картинно принимается загибать пальцы:

— Дай-ка подумать… Жан один из самых талантливых выпускников кадетского корпуса с выдающимися лидерскими качествами и огромным потенциалом для личностного роста… А ещё он, кажется, влюблён в моего бывшего лейтенанта, а она — в него. — Катрина скользит ладонью по шее и подцепляет цепочку с кольцом. Их брачным кольцом. — Как думаешь, тебе стоит волноваться?

Их общий смех спугивает несколько светлячков на