Иллюзия бытия… Сатанорий – усыпляет. Спасибо нашим докторам! Замыливать глаза они умеют. Правда, Нюрка Гаврош?

«В ковене пропишись, доктор Менгеле», – слышится мне.

Несуществующий небесный мост сумел реализоваться в качестве оптического явления. Двумя годами позже совершенно та же история приключилась с чтением – мальчишка открыл волшебную способность книги оборачиваться новой реальностью, вполне пригодной к обитанию. Книга оказалась таким же генератором чудес, как и солнечный луч на дождевых каплях, с той разницей, что радуга – явление общеизвестное и полностью объясненное в рамках оптики, а для эффекта присутствия в Иллюзионе, спрятанном под книжной обложкой, еще не придумали ни рамок, ни подходящей науки.

Я не хочу ничего доказывать, и без доказательств ясно: волшебство проявляет себя в читателе, и только в нем. Яви не придется отмахиваться от подступившего к ней Миргорода, она сама себе кудесница. «Наш иррюзий – луччий качества! Как везде». Реальность книги поэтому субъективна; тем не менее это реальность, данная нам в ощущениях. В определенных обстоятельствах, при определенном освещении. И если удастся увидеть. Один с ходу видит объемную картинку, второй безуспешно скользит взглядом по пестрому и бессмысленному (для него) узору. Глаза разные, да и восприятие – штука тонкая, зависит от преломления лучей, времени года, уровня адреналина в крови, готовности послать подальше насущные дела (на какое-то время, разумеется), а также от кривой улыбки луны, показаний кофейной гущи и прочих тонких материй. «Читал последний роман Кота Котовича? Ну, класс!» – «Читал, не дочитал: не катит…»

Катит – не катит. Любит – не любит. Новая реальность возникает тогда, когда книга любит читателя, а он отвечает ей взаимностью. Это не всегда случается; увы, с годами это случается все реже. Но даже если она отворачивается и норовит лягнуть фразой или сценой, я стараюсь не обижаться на нее. Для меня – разноцветные кляксы, для кого-то – глубокий и красивый мир. Мне – пустыня, кому-то – волшебная страна.

Или наоборот.

Оптика у каждого своя.

Незадолго до выхода «Пентакля» в свет тринадцать рассказов цикла были опубликованы на украинском языке в издательстве «Зеленый пес». Редакция задала авторам книги ряд вопросов, ответы на которые мы предлагаем вашему вниманию.

Вопрос 1. Вы мечтали в детстве стать писателем? И как вы к этому пришли, то есть какой путь вам пришлось преодолеть?

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Как ни странно, нет. Я мечтал стать пожарным – у них такие красивые, ярко-красные машины! Даже когда со второго класса школы пошел в литературную студию под руководством чудесного поэта и мудрого человека Вадима Левина, начал писать стихи и литературные пародии (позднее – драматургические произведения), я не собирался в будущем становиться профессиональным писателем. Это казалось чем-то настолько невозможным, что и мечтать-то о таком было сумасшествием. Впрочем, намерение стать режиссером, кем я и стал после института, было не менее фантастическим.

Просто с 1990-го года, когда мы вместе с Дмитрием Громовым образовали творческий тандем, возникла не мечта, а острое ощущение – полноценно жить без этого не получится. И мы оба оставили основную работу, ринувшись в безденежный и безнадежный омут литературы. Ну что ж, шесть лет прошло от начала совместной работы до выхода нашей первой полноценной авторской книги в твердом переплете. Шесть лет, в течение которых наши семьи поддерживали нас в стремлении реализоваться на литературной ниве, а «доброжелатели» многозначительно крутили пальцем у виска. Семьдесят два месяца поисков и попыток, две с лишним тысячи дней понимания, что так не бывает, но должно быть.

Ну что ж – получилось!

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: В раннем детстве я хотел стать военным. Причем непременно полковником – никак не меньше. Или военным моряком. Или милиционером. А одновременно страстно желал стать оборотнем, хоть уже тогда понимал: вряд ли получится. Классу к пятому-шестому желание стать военным или милиционером прошло (а вот оборотнем – осталось!). Теперь я уже хотел быть химиком (в итоге им и стал) и… да-да, именно писателем! Но к восьмому классу я прекрасно понял, что шанс стать издающимся писателем у меня примерно такой же, как и стать оборотнем. Т. е. реализация подобного выбора лежит в области фантастики.

Впрочем, никто не мешал мне при этом просто писать в свое удовольствие. «В стол». Первый рассказ я сочинил лет в семь. Потом было еще несколько «проб пера». А с шестого класса писал уже регулярно, почти каждый день, отрывая по часу-другому-третьему от иных занятий. Нет, я не сидел все время дома, сочиняя и перенося на бумагу придуманные истории (фантастические, разумеется!). Успевал и уроки сделать, и книжку почитать, и с ребятами на улице поиграть: «в войну», в настольный теннис, в футбол, а когда – и в карты; на велосипеде покататься, зачастую – из рогатки пострелять или еще как побезобразничать. Но и написать две-три странички новой повести в толстой «общей» тетради в клеточку тоже успевал. И как-то на все времени хватало!

Продолжал писать, и учась в институте на химика. И позже, уже работая по специальности, а затем – учась в аспирантуре. Тогда же, во второй половине 80-х, предпринял первые попытки опубликоваться. Разумеется, неудачные. До сих пор дома лежит целая пачка «отказных» писем из различных редакций. Сейчас пересматриваю их, посмеиваясь: разные редакторы ругают одни и те же рассказы за совершенно противоположные вещи! А среди достоинств отмечают то, за что их коллеги от рассказа камня на камне не оставляют.

К тому времени мы уже были знакомы с Олегом Ладыженским и с 1990 г. начали писать в соавторстве. В 1991-м появились первые публикации – в газетах, журналах. В 1992-м вышел первый сборник в твердом переплете с нашей повестью «Витражи патриархов» и небольшим романом «Живущий в последний раз». В 1994-м за свой счет выпустили первые две книжки-»покета»: «Войти в образ» и «Дорога». Тиражом по 999 экз. Под Новый год с 1995-го на 1996-й в Барнауле вышла первая наша авторская книга в твердом переплете – «Право на смерть». А с 1996-го нас наконец начали издавать регулярно. И издают по сей день.

Так что химиком я в свое время стал, и писателем, несмотря на всю тогдашнюю фантастичность подобного стремления, – тоже.

Что там, говорите, насчет оборотней?..

АНДРЕЙ ВАЛЕНТИНОВ: Нет, писателем быть никогда не собирался. Иное дело, стихи и прозу пробовал сочинять еще в средней школе. Потом на долгие годы это стало нечто вроде хобби. В середине 90-х совершенно неожиданно появилась возможность кое-что издать. Так и началось.

СЕРГЕЙ ДЯЧЕНКО: В глубоком детстве я мечтал стать дельфином, потому что очень любил воду. Я вырос на Днепре, в районе Украинки и Триполья, и лет в семь впервые переплыл эту гордую, если хотите – горную реку, которая сбивала с ног своим течением. Это теперь Днепр превратили в систему стоячих озер – а раньше то была могучая река, и она притягивала меня как магнитом. Может, красота Днепра стимулировала во мне что-то поэтическое – во всяком случае, в школе я писал стихи, лирические, а еще сочинения, которые потом обсуждались всем классом. Иногда и влетало за вольномыслие. Школу я заканчивал в 1963 году, это было время «хрущевской форточки», свободы и надежд. И гордости за свою державу, победившую в Великой Отечественной, запустившую в космос Гагарина и разоблачившую культ личности, – как тогда казалось, навсегда. Но больше литературы я любил кино и мечтал стать кинодраматургом. Правда, не осмелился нарушить семейную традицию, поступил в мединститут, окончил аспирантуру, стал заведующим лабораторией – уже в Москве, куда меня пригласили. Занимался психиатрией и генетикой, работал над докторской. Брежневская стагнация душила нас всех новым культом, позором афганской войны, очередями. Наука далека от политики, все было интересно, но тайная тоска по кино вконец изгрызла мою душу. И вот я, ученый муж, стал тайно поступать во ВГИК, где был самый большой по тем временам конкурс, просто чудовищный, а когда поступил – радости моей не было предела… Конфликт с отцом, с руководством, но ничто уже не могло меня остановить, и я сменил обеспеченную жизнь завлаба на случайные гонорары начинающего сценариста. За дипломный сценарий – кинороман о Николае Вавилове, основателе советской генетики, погибшем в сталинской тюрьме за свои идеалы, – меня чуть не отчислили из ВГИКа. Я мог защищаться по поставленным сценариям – один из них, «Генетика и мы», получил Гран-при Всесоюзного кинофестиваля (аналог нынешней «Ники»), что для студента было неслыханным успехом, но тут коса нашла на камень, это было делом принципа… Все же диплом получил, а чуть позже удалось снять документальный фильм «Звезда Вавилова», я стал лауреатом Государственной премии Украины. Жить стало легче, пошли фильмы, и документальные, и художественные, много было задумок, идей – но случился коллапс кинематографа. В то время – начало 90-х – я вернулся в Украину, думал о создании сценарного факультета, даже о собственной киностудии, но все пошло прахом. К тому времени я стал и членом Союза писателей СССР, у меня вышел сборник повестей и рассказов «Золотой дождь», но их значение я не преувеличивал. Не знаю, как бы я пережил смерть кинематографа, если бы не Марина. Она меня познакомила с фантастикой, мы стали вместе писать – и только с ней я почувствовал себя писателем, человеком литературы. А теперь кино возрождается, и моя тяга к нему, возможно, реализуется на новой основе. Я в это верю.