Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я кивнул, так как видел несколько боксерских поединков и представлял, что он имеет в виду. Кроме того, понятно было, что Ханс Андерссон наслаждается рассказом и спешить не намерен.
— Очень интересно. Когда вы впервые увидели Харальда Олесена, Оленья Нога был с ним?
Мой собеседник энергично закивал:
— Да, они тогда пришли вдвоем, как и во все последующие разы. Любопытная история! Харальд Олесен всегда производил впечатление человека очень умного и способного. Я совсем не удивился, услышав после войны, что он стал министром. Но когда он работал в Сопротивлении, все знали об одном его недостатке, которого он, видимо, стеснялся. Он сам рассказал мне в свой третий или четвертый приход, хотя я, конечно, ничего не замечал. Харальд Олесен почти не умел ориентироваться в пространстве. Если бы он вел беженцев через горы один, они, наверное, так никуда бы и не дошли. Оленью Ногу он называл своими картой и компасом. Насколько я понял, Оленья Нога отлично знал горы еще с довоенного периода; кроме того, он обладал природным чутьем.
Ханс Андерссон помолчал, вежливо ожидая, пока я закончу записывать его слова. Я нетерпеливо махнул рукой, чтобы он продолжал.
— Многим беженцам повезло благодаря тому, что умение ориентироваться не изменяло Оленьей Ноге; помню, как они плакали от счастья, добравшись к нам. Мы каждый день поднимали возле участка флаг; он служил сигналом для беженцев, переходивших границу. Много раз мы видели слезы радости на глазах тех, кто спускался в нашу долину. Они издали видели флаг и понимали, что благополучно добрались до нейтральной страны. Самых первых беженцев я особенно хорошо запомнил из-за одного парня, совсем молодого: в сорок втором году ему исполнилось всего шестнадцать. Он сам говорил мне об этом, когда десять лет спустя приезжал сюда с женой и ребенком, чтобы поблагодарить нас, и привез нам подарки.
Трогательная история, но ее я уже слышал. Очевидно, речь шла о том же самом беженце, которого прятали сторож Хансен и его жена в подвале того самого дома, где позже убили Харальда Олесена. Похоже, мы приближались к сути; скоро покажется и Оленья Нога!
— Все, что вы говорите, очень интересно, но мне хотелось бы подробнее узнать о парне по прозвищу Оленья Нога. Насколько я понял, его настоящего имени вы не знаете. Но что еще можете рассказать о нем? Возраст, откуда он родом и тому подобное. Кстати, он, случайно, не был иностранцем? Не говорил с американским акцентом?
Ханс Андерссон сокрушенно развел руками:
— Оленья Нога говорил по-норвежски без всякого акцента. Насколько я помню, никаких ярко выраженных признаков диалекта у него тоже не было. Он мог быть уроженцем любых краев на востоке Норвегии. Скрытный был парень и ничего о себе не рассказывал. Зато у меня сохранилась его фотография времен войны!
Ошеломленный, я следил за ним. Ханс Андерссон не спеша выдвинул ящик стола и достал оттуда старый черно-белый снимок.
— Не помню, кто и когда ее сделал, но, должно быть, кто-то фотографировал. Мне дал ее тот самый молодой беженец, когда приезжал к нам много лет спустя, а после вашей телеграммы я снова ее откопал. Так что, скорее всего, ее сделали двадцать третьего декабря сорок второго года. Молодой беженец, о котором я говорил, стоит справа, а Оленья Нога — слева. — Он подтолкнул ко мне фотографию, содержавшую тайну, изображением вниз. — Вы, наверное, поймете, что имел в виду Харальд Олесен, когда говорил, что никто ни в чем не заподозрит Оленью Ногу — и почему я назвал его примечательным молодым человеком, — заметил он с лукавой улыбкой.
Я схватил фотографию и сразу понял, что он имел в виду.
Версию о том, что Оленьей Ногой мог оказаться Даррел Уильямс, можно было сразу перечеркнуть.
Справа на пожелтевшем снимке, сделанном 23 декабря 1942 года, стоял тот самый беженец — необычайно счастливый, улыбающийся темноволосый юноша лет шестнадцати. Совсем мальчик, он все же был на голову выше того, кто стоял с ним рядом.
В глаза мне бросился серебряный медальон, висевший на шее стоявшего слева мальчика. И его необычайно серьезное лицо. Оленья Нога не улыбался; он сосредоточенно смотрел в объектив из-под темной челки. В декабре 1942 года Оленья Нога был темноволосым и худым мальчиком без намека на бороду и усы. Я бы дал ему лет тринадцать, самое большее — пятнадцать.
Ханс Андерссон улыбнулся, заметив мое удивление, и заговорил, не дав мне вставить слово:
— Не знаю, как на самом деле звали Оленью Ногу, откуда он родом и сколько ему лет. Когда я в первый раз спросил его о возрасте, он только рассмеялся и отшутился: мол, ему десять, просто он крупный. И позже мне так и не удалось добиться от него ответа. За тот год, что я его знал, он немного вырос, но, когда мы виделись в последний раз, зимой сорок четвертого, ему вряд ли было больше шестнадцати. — Он подошел ко мне и склонился над снимком. — Без этого медальона я его никогда не видел. Он всегда носил его на шее, как талисман. Видите, какое у него тут серьезное и взрослое лицо? Таким мы его чаще всего и видели. Наверное, ему пришлось быстро повзрослеть из-за войны. Правда, иногда он забывался и ненадолго превращался в того, кем и был на самом деле, — в мальчишку. Но общаться с ним было нелегко.
Я без труда ему поверил. С Оленьей Ногой нелегко было общаться — и еще труднее было его арестовать. Черты его лица на фотографии были смутными и не напоминали никого, с кем я познакомился в ходе следствия. Это было очень досадно, потому что мне все больше казалось, что серьезный мальчишка с фотографии сорок второго года держит ключ к разгадке убийства Харальда Олесена в шестьдесят восьмом году. Опомнившись, я задал важный вопрос:
— Какими, на ваш взгляд, были отношения Харальда Олесена и Оленьей Ноги?
Ханс Андерссон помолчал, как бы припоминая:
— То же самое часто приходило в голову и мне. В сорок втором и сорок третьем мне казалось, что у них добрые отношения, почти как у отца и сына. Более того, несколько раз я слышал, как Оленья Нога называет Харальда Олесена «отцом», а Харальд Олесен в ответ улыбается. Но сыном Харальда Олесена Оленья Нога точно не был. Однажды Харальд Олесен сказал мне, что у него, к сожалению, нет детей, и это подтвердилось в газетах
