Они увели меня с собой после той ночи, не бросили в одиночестве. Иначе я так и остался бы в полыхающем огнем баре до приезда полиции. Но там не нашли никого, потому что меня оттащили — едва живого, в шоке от того, что мы сделали, — в убежище Розмари. Это был заброшенный склад, выгоревший во время пожара несколько лет назад, сырой… но в нем мы могли отлично укрыться. Розмари позаботилась обо мне, уложила отдыхать. Я помню руки, обвивающие мою шею, ее дыхание на щеке, когда она подносила к моим губам стакан горячего виски. Я пил, давился, кашлял, но все же ухитрился проглотить напиток.

— Не волнуйся, — сказала она; ее волосы касались моего лица. — Худшее миновало. Ты пока нездоров, тебя лихорадит, от яркого света будут болеть глаза, но через неделю-другую все пройдет. Выпей еще.

Я сглотнул и сумел приподняться на локтях, чтобы оглядеться. Рэйф и Джава сидели вместе в углу, я видел только их спины. До меня долетали обрывки их разговора, легкие, как паутинки в недвижном воздухе. Зак уже уснул, скорчившись под грудой мешков и одеял, странно вывернув голову и уткнувшись лицом в сложенные руки; его поза была трогательно детской.

Элейн баюкала Антона, покачиваясь и тихонько напевая бессмысленную песню.

— Успокойся, — повторила Розмари. — Все будет в порядке.

Но я не мог успокоиться.

— Что произошло? Я не… мы не… Что случилось?

— Мы избранные, — сказала она. — Мы делаем то, что должны делать. Не бойся, ты привыкнешь, как привыкли остальные.

Я резко сел, отчего тело пронзила боль. Я не знал, смеяться или удариться в истерику.

— Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что я вампир? Как Дракула?

Я выбил стакан из пальцев Розмари, потом протянул руку, намереваясь схватить ее и встряхнуть. Заметил резкое движение Джавы, сидящего в углу, уловил холодный отблеск его глаз и понял: он готов вмешаться. Меня снова невольно разобрал смех.

— Вампиры! — хихикнул я.

Розмари смотрела на меня с холодной, спокойной жалостью.

— Никто не произнес этого слова, кроме тебя, — ответила она. — Вампиров не существует. Мы — иные, и ты стал иным. У нас есть определенные преимущества. И нам нужна пища. Ты это знаешь.

Я затряс головой.

— Нет! Я не хочу. Не хочу быть избранным.

— Моисей тоже не хотел, — возразила Розмари. — Я же сказала, ты привыкнешь. Все остальные для нас — скот. Ты спрашиваешь у скотины, хочет ли она быть съеденной? В Библии сказано, что Господь дал нам владычество над всеми зверями полевыми; а люди и есть звери полевые, Дэнни. Когда ты привыкнешь к этой мысли, ты поймешь, какую возможность мы дали тебе. Нет, не возможность жить вечно, но жить больше, испытать больше, узнать больше, чем способен любой другой человек. Я подарила тебе новую жизнь.

— Ты превратила меня в чудовище, — отозвался я.

Кажется, Розмари рассердилась.

— Чудовищ не бывает. Я дала тебе силу, а вместе с силой приходит голод. Я не превращала тебя в вампира; твой голод исходит от тебя самого, не от меня. Твое подсознание отлично понимает, что тебе нужно. И позволяет тебе переложить на меня твою собственную вину. — Она улыбнулась. — Ты скоро приспособишься. Сам будешь удивляться, что сопротивлялся. Но это, в конце концов, естественно. Позже я начну тебя обучать.

Полагаю, вы видели ее изображения. Вы знаете, как она красива, и можете представить, как легко я сдался. Для меня — испачканного кровью, полупьяного, согнувшегося под гнетом религии и морали — она была сказочным существом. И она протягивала мне кубок, в котором плескалась свобода, не больше и не меньше. Свобода от всего: от одиночества, от закона, от Бога, от совести и от последствий моих действий. Отныне и впредь я был волен брать от жизни все, что захочу, и никто не остановил бы меня. Неожиданно я пожелал этой свободы так сильно, что впал в панику — вдруг Розмари пожелает отнять свой дар? И протянул к ней руки, как нищий.

— Научи меня сейчас, — взмолился я.

Я пытаюсь не вспоминать о том, чему Розмари научила меня в тот день — на груде старых мешков и одеял, в пыльном заброшенном складе, где поперек стропил, подобно шелковым нитям, тянулись солнечные лучи. Довольно сказать, что она была нежной и ласковой, ее волосы пахли лавандой, и я любил ее неутомимо, что стало неожиданностью для меня самого. Она оказалась права: изменение моего состояния пробудило новый голод, и я полностью удовлетворил его в бесконечности Розмари, пока от меня ничего не осталось. Я инстинктивно понимал, что все они любили ее: и Зак, и Рэйф, и Джава, и Элейн, и Антон (семилетний на протяжении пяти десятилетий), отчего свобода и великолепие происходящего только преумножались. Розмари была сосудом вечной жизни; мы все жадно пили из него, а она дарила нам эту милость.

Может быть, мой рассказ покажется вам нелепым и даже святотатственным. Постарайтесь меня понять. Я пишу не ради собственной славы или очистки совести, а для того, чтобы предупредить вас. Я ничего не придумываю; пишу только о том, что пережил. Такова Розмари. И она может явиться снова.

Она зачаровала меня, поэтому я вспомнил о Роберте, только когда собрался уходить. Я застыл, и блаженство сменилось потрясением.

— Господи!

Розмари повернулась ко мне. Она сидела на груде тряпья в дверном проеме и в солнечном свете казалась сделанной из огня и слоновой кости.

— А как же Роберт? — Меня охватило чувство вины, подействовавшее, как ушат ледяной воды. — Он ведь знает об этом?

Розмари выгнула спину и потянулась.

— Нет, он не избранный.

В ее голосе звучало легкое презрение.

— Ты хочешь сказать, что он ничего не знает? — переспросил я. — Но он собирается на тебе жениться.

Она засмеялась.

— Знаю, для тебя это тяжело, ты еще не перерос нелепое представление о верности. Однако нужно смотреть на мир шире. Избранный не может хранить верность скоту; это неуместно, недостойно. Я использую Роберта по-своему, однако ему нет места в наших планах.

— Но… — попытался возразить я.

— Когда ты окончательно станешь одним из нас, я скажу тебе, для чего нужен Роберт, — продолжила Розмари с безмятежной улыбкой. — А до тех пор, Дэнни, помни, кому ты должен быть верен, и довольствуйся этим.

Я хотел сказать что-то еще, но не посмел. Упоминание о моем друге раздосадовало Розмари, а поскольку она полностью завладела мной, мне не хотелось больше рисковать. Я оставил ее, не условившись о новой встрече. («Ты узнаешь, когда понадобишься мне», — сказала Розмари, и я согласился.)

Надвинув на глаза шляпу и доверху застегнув пальто, я отправился в долгий путь домой через поля.

Джо был в той же одежде, в которой выступал на концерте вчера вечером; помятый и усталый, уголки губ опущены, веки припухли. Когда Элис открыла дверь, он прикуривал сигарету, сложив ладони чашечкой, чтобы защитить пламя зажигалки от ветра.