— То есть вы признаете, что это ваше оружие?

— Да, хотя я ума не приложу, как он там оказался! Я оставил его… точно не помню где. Наверное, в лаборатории алфизики у мастера Молоса.

— А кстати, почему вы, военный, вдруг пошли по стезе науки?

«А почему ты, судя по рогам, самец не самого низшего ранга, не стоишь во главе собственного гарема, а сидишь тут, в столице людей, и бумажки перебираешь?» — хотелось огрызнуться Ариэлу, но он сказал:

— Из-за брата. Марек с юных лет решил заниматься наукой. В двадцать один год он уже был студиозусом, и мне захотелось быть рядом с ним.

— Но мастер Молос, с которым мы вчера беседовали, отрицал вашу причастность к науке.

Ариэл кивнул. Ничего иного он от желчного старика не ожидал. Тот вообще терпел бывшего офицера, а ныне бретера и сорвиголову исключительно ради Марека. А после смерти подмастерья и вовсе едва не желчью плевался. Если этот рогач с ним разговаривал, можно представить, какие слова прозвучали в адрес Ариэла…

— Что верно то верно. Наука меня не особенно прельщала.

Холодный Туман опять покачал головой. А потом протянул руку и подцепил кортик за рукоять, поднося оружие к глазам.

— Интересную вещь поведал нам вчера мастер Молос, — промолвил он. — Дескать, в этот кортик посредством научного эксперимента была внедрена некая искусственная субстанция, аналогичная душе. В результате чего сей предмет обрел способность становиться смертельно опасным оружием только в руках владельца.

Ариэл задержал дыхание. Тайны он из этого не делал — тем более научный эксперимент проходил в присутствии многочисленных свидетелей. И он сам во всеуслышание объявил об этом.

— Вы не будете столь любезны и не напомните мне, что это за свойство, уникальное для холодного оружия? — невинным тоном поинтересовался рогач.

«Он все знает, — сообразил Ариэл. — И хочет только убедиться…»

— Это оружие… одушевленное оружие, — промолвил он, — становится смертельно опасным только в моих руках. Раны, нанесенные с его помощью другим человеком, не будут смертельными… Но это не я убил Фила Годвина! В ту ночь я спал. У себя в комнате. Один.

— То есть алиби и свидетелей нет, — подытожил Холодный Туман, кладя кортик на место и снова берясь за перо. — Но тогда как вы объясните, что смертельные раны были нанесены именно им?

— Как объясню? Вы знаете, как в подобных случаях поступают зейнарцы? У них есть особые ритуальные ножи. Одноразовые, так сказать. Если хотят показать, что смерть этого человека не случайна и что он не стал жертвой грабителей, а тут имело место, так сказать, заказное убийство, то в ране оставляют этот ритуальный нож. У них очень интересные рукояти — на верхушке вырезан человеческий череп, а сам клинок — слюдяной. Слюда, понимаете? Она хрупкая. Ею нельзя убить. Клинок из слюды просто вставляют в рану и оставляют труп на всеобщее обозрение.

— Зачем? — моргнул рогач.

— Чтобы все знали — это была казнь. Возмездие. Высшая мера наказания. Называйте как хотите. Что поделать — другая культура…

— И вы хотите сказать, что кто-то поступил аналогичным образом, чтобы свалить вину на вас? Кто-то, кто кроме вас настолько хорошо разбирается в обычаях зейнарцев?

Ариэл кивнул.

— И вы кого-нибудь подозреваете?

Ариэл покачал головой. Он мог навскидку назвать в столице трех-четырех людей, кто его недолюбливал настолько, чтобы обвинить в убийстве, но никто из них не был связан с Зейнаром. Кроме покойного Фила Годвина. Нет, он не служил с ним в одном полку, но, помешанный на мумиях, погребальных обрядах и экзотических традициях южных и восточных земель, служитель музея однажды побывал в Зейнаре, который, между прочим, граничил с Кайтарром и еще недавно был одной из провинций этой древней страны. Фил ездил в Зейнар буквально за несколько месяцев до начала там беспорядков. Он мог знать об этом обычае. Но мог ли кому-то о нем рассказать?

— Мы будем искать, — промолвил Холодный Туман, под написанными словами принимаясь чертить свои резы. — А пока возвращайтесь в камеру.

Конвоиры, все это время стоявшие за спиной Ариэла как два столба, сделали шаг вперед, взяли пики на караул, и ему пришлось подчиниться.

Оставшись без навязчивой опеки Ариэла, Агния словно расцвела. Нет, она все еще чувствовала себя немного скованно, когда ее провожал до дома пожилой констебль. Соседки-кумушки наверняка увидели все, что хотели, — как сперва молодая вдова вышла из дома в сопровождении постороннего мужчины и как несколько часов назад вернулась с полицией. Либо она что-то натворила, либо ее спутник оказался нечист на руку. И ведь как все верно! Ариэл — убийца. Сначала он убил Марека, а потом, узнав, что она собирается расспросить о чем-то свидетеля его гнусного деяния, прикончил и Фила Годвина. Просто чудо, что она сама осталась жива! Что такое пересуды кумушек по сравнению с потерей жизни! Она ни разу не давала им пищу для сплетен — жила тихо, скромно, кроме двух-трех родственниц и Марека почти ни с кем не общалась. Поболтают и перестанут. А если не угомонятся, можно продать домик и перебраться к матери. Она будет только рада. Правда, денег за него дадут немного, но…

Агния даже остановилась и помотала головой. Что это на нее нашло? Еще никто и слова не сказал, а она уже переезжать собралась! Просто кошмар, до чего этот Ариэл нервы вымотал. Ох, Марек, Марек, и как ты мог дружить с таким ужасным типом! Хотя братьев не выбирают. Супруги Боуди, отправляясь в воспитательный дом за младенцем, не могли знать, кого подбросит им судьба. И уж Марек-то ни в чем не виноват точно.

Констебль смущенно попрощался с нею на крыльце, в дом пройти и выпить чаю отказался, но вежливо осведомился, не нужно ли чего даме. Дама покачала головой, выудила из ридикюля мелкую монетку — награда за труды — и скрылась в доме.

Лимания метнулась ей навстречу из кухни, окутанная соблазнительными запахами домашней выпечки. Пирожки сатирра пекла отменные, и измучившаяся Агния неожиданно ощутила приступ голода.

— Ну как? — Горничная потянулась помочь снять накидку. — Все узнали?

— Нет. — Агния прошла к любимому креслу, присела. — Ничего не узнали. Наоборот.

— Он не-э-э захоте-э-эл говорить? — В голосе Лимании звучало праведное негодование. Ну еще бы! Какой-то мужчина отказался беседовать с ее хозяйкой!

— Он не мог. Его убили.

От изумления сатирра выронила накидку.

— Ка-а-ак? Совсе-э-эм?

— «Совсе-э-эм!» — передразнила Агния. — Его зарезали.

— А кто?

Говорить Агнии не хотелось. И так настроение испорчено, а тут горничная буквально силой заставляет ворошить прошлое. Она только покачала головой и отмахнулась.

— А где-э-э? — Сатирра подобрала накидку, повесила и вопросительно оглянулась на дверь.