В Хайфе было девять «Харрикейнов» и столько же летчиков, и в последующие дни у нас не было ни минуты отдыха. Нашей главной задачей было охранять военные корабли. В Хайфе стояли два больших крейсера и несколько эсминцев, изо дня в день ходивших вдоль берега к Тиру и Сидону бомбардировать войска вишистов, засевшие в горах близ реки Дамур. И стоило нашим кораблям выйти из гавани, как налетали немцы и начинали их бомбить.

Прилетали они с Родоса, где сосредоточилась крупная эскадра «Юнкерсов-88», и почти каждый день мы сталкивались с этими Ю-88 над нашими кораблями. Они летали на высоте 2500 метров, и мы, как правило, их поджидали. Мы пикировали на них, стреляли по их двигателям, в нас стреляли их передние и задние стрелки, и по небу метались разрывные пули, вылетавшие с кораблей снизу, и когда такая пуля взрывалась рядом с тобой, то самолет подскакивал, как ужаленная лошадь.

Иногда к немцам присоединялись воздушные силы вишистов. Они летали на американских «Глен-Мартинах», французских «Девуасьенах» и «Поте-638», и нескольких мы сбили, а они убили четырех из наших девяти пилотов. А потом немцы подбили эсминец «Изида», и мы весь день по очереди охраняли его, отбивая атаки Ю-88, пока флотский буксир не оттащил его назад в Хайфу.

Однажды мы отправились бомбить самолеты вишистов на аэродроме близ Райяка, и когда среди бела дня спикировали на этот аэродром, то просто остолбенели, увидев у самолетов кучку девушек в ярких ситцевых платьях с бокалами в руках. Они пили с французскими пилотами, и я увидел бутылки вина, стоявшие на крыле одного самолета. Было воскресное утро, и французы явно развлекали своих подружек, показывая им самолеты, — только французы способны пригласить девушек на прифронтовой аэродром в самом разгаре войны.

На первом круге над аэродромом никто из нас не стрелял, и было очень смешно смотреть, как девицы побросали бокалы с вином и вприпрыжку побежали на высоких каблуках к ближайшему зданию. Мы сделали второй круг, но на этот раз они нас ждали и успели подготовить свою противовоздушную оборону. Наше благородство обошлось нам повреждениями нескольких «Харрикейнов», включая мой собственный. Все же мы уничтожили пять вражеских самолетов на земле.

Однажды утром в Хайфе командир эскадрильи отозвал меня в сторону и сказал, что в пятидесяти километрах за горой Кармель подготовлена небольшая взлетно-посадочная площадка, которую мы могли бы использовать в случае, если разбомбят наш аэродром в Хайфе.

— Я хочу, чтобы вы туда слетали и осмотрелись, — сказал майор. — Садитесь, только если будете полностью уверены в безопасности, и если вы все-таки сядете, я хочу знать, что это поле из себя представляет. Предполагается, что оно станет нашим тайным укрытием, где нас не найдут Ю-88.

Я полетел, как всегда, в одиночку, и через десять минут заметил посреди большого поля сладкой кукурузы ленточку укатанной сухой земли. С одной стороны росла плантация фиговых деревьев, и среди них стояли несколько деревянных хижин. Я приземлился, остановил самолет и выключил двигатель.

Вдруг из фиговой рощицы и из хижин ко мне устремилась толпа ребятишек. Они окружили самолет, подпрыгивая от возбуждения, кричали, хохотали и показывали на него пальцами. Их собралось не меньше пятидесяти. Потом появился высокий бородатый человек, подошел к детям и велел им держаться подальше от самолета. Я вылез из кабины, а человек шагнул ко мне и протянул руку.

— Добро пожаловать в наше маленькое селение, — сказал он с сильным немецким акцентом.

Я знал немало говоривших по-английски немцев в Дар-эс-Саламе, поэтому сразу узнал этот акцент, а в то время при виде любого человека, в котором было хоть что-то немецкое, в голове начинали звонить тревожные колокольчики. Более того, по словам командира эскадрильи, место это секретное, а меня торжественно встречает комитет из пятидесяти орущих детей во главе с бородатым великаном, выглядевшим, как пророк Исайя, и говорившим, как Гитлер. Неужели я что-то перепутал?

— Не думал я, что кому-то известно это место, — сказал я бородатому.

Тот улыбнулся.

— Мы сами убрали кукурузу и помогли раскатать полосу, — сказал он. — Это наше поле.

— Но кто вы? И кто эти дети? — спросил я.

— Мы — еврейские беженцы, — сказал он. — Все дети — сироты. Это наш дом.

У него были невероятно яркие глаза. Черный зрачок казался крупнее, чернее и ярче, чем у других людей, а радужная оболочка вокруг зрачков была пронзительно голубой.

Дети пришли в восторг при виде настоящего самолета-истребителя, они навалились на него и стали крутить руль высоты на хвосте.

— Нельзя! — закричал я. — Не трогайте самолет! Отойдите, пожалуйста! Еще сломаете что-нибудь!

Человек что-то резко сказал детям по-немецки, и они отскочили от самолета.

— Беженцы откуда? — спросил я. — И как вы сюда попали?

— Хотите чашечку кофе? — предложил он. — Пойдемте в мою хижину. — И подозвав трех мальчиков постарше, велел им охранять «Харрикейн». — Ваш самолет в надежных руках, — заверил меня он.

Я вошел следом за ним в маленькую деревянную хижину, стоявшую среди фиговых деревьев. Внутри была темноволосая молодая женщина, и бородач сказал ей что-то по-немецки, но не представил меня ей. Женщина набрала в кастрюльку воды из ведра, зажгла примус и поставила воду для кофе. А мы с хозяином сели на табуреты у простого стола. На столе лежала буханка хлеба, судя по всему, домашней выпечки, и нож.

— Вы удивились, увидев нас тут, — сказал бородач.

— Да, — сказал я. — Я не ожидал здесь кого-нибудь встретить.

— Нас много по всей стране, — сказал бородач.

— Простите, — сказал я, — но я не понимаю. Кто это — мы?

— Еврейские беженцы.

Я в самом деле не понимал, о чем он говорил. Последние два года я прожил в Восточной Африке, а в те времена Британские колонии были оторваны от жизни и варились в собственном соку. Местная газета, которую мы читали за неимением ничего другого, даже не упоминала о гонениях на евреев, устроенных Гитлером в 1938 и 1939 годах. Я понятия не имел о величайших в мировой истории массовых убийствах, которые сейчас совершались в Германии.

— Это ваша земля? — спросил я у него.

— Нет пока, — сказал он.

— Вы хотите сказать, что надеетесь купить ее?

Он поднял на меня глаза и на какое-то время замолчал. Потом сказал:

— Земля эта сейчас принадлежит одному палестинскому землевладельцу, но он нам разрешил тут жить. Еще он позволил обрабатывать некоторые поля, чтобы мы сами могли выращивать для себя еду.

— И куда вы отправитесь потом? — не унимался я. — Вы и ваши сироты?

— Никуда, — усмехнулся он в бороду. — Мы останемся здесь.

— Значит, вы станете палестинцами, — сказал я. — Или, быть может, уже стали.

Он опять усмехнулся, наверное, посмеиваясь над простодушием моего вопроса.