свадьбы и прочие празднества, а когда ей все же приходилось сопровождать отца, то она скорее оставалась зрителем, нежели участником всеобщего веселья, ибо Джакопо, живший в распутные времена и понимавший опасности, подстерегающие юную и прекрасную деву, страшился за дочь и предпочитал держать ее подальше от мирских соблазнов.

Под защитой и попечительством заботливого родителя Маддалена достигла семнадцатилетия, так никому и не отдав своего сердца. Множество богатейших знатных вельмож Пизы просили ее руки, однако благоразумный Джакопо из осторожности отклонял любые притязания. Во всем городе едва сыскался бы молодой человек, не касавшийся нежных струн лютни под решетчатым балконом красавицы. Та лишь улыбалась при звуках серенад, воспевающих ее красоту, порой дивясь мастерству музыканта, а порой зардевшись от строф, сравнивающих ее с розой, лилией или утренней звездой.

Одной декабрьской ночью — тихой и холодной, когда бледная луна над городом озаряла мрамор Пизы чистейшим белым светом, — Маддалена сидела в одиночестве у окна спальни и с нетерпением ждала отца, который долго не возвращался. Внезапно лунный свет упал на портрет старого крестоносца, придав его облику причудливый и мистический вид. В воображении Маддалены ожили образы провансальской баллады, которую она читала, и ее охватило необъяснимое волнение. Книга выпала из рук, а девушка продолжала завороженно смотреть на суровые и мужественные черты рыцаря на картине. Она попыталась было возобновить прерванное чтение, но не могла отвести взгляд от темного силуэта, четко выделявшегося на фоне лунного свечения. Маддалена почувствовала томление и необъяснимый трепет, столь знакомый юным неискушенным сердцам.

В полном смятении, ощущая не то сладость, не то боль, она услышала печальные звуки лютни, в которых узнала старую итальянскую мелодию. Поначалу пальцы музыканта едва касались струн: тихие редкие ноты долетали до окна, подобно отдаленному шелесту источника в пустыне, пока наконец не окрепли и не устремились ввысь, рассыпаясь нежными переливами. Музыка окрепла и превратилась в полноводную реку. Может ли Амур мечтать о более походящем часе для покорения недоступнейшего из сердец? Одинокая девушка, очарованная светом луны и волшебными звуками музыки, — и вот уже сердце открыто для любви, оно призывает ее, не страшась и не прячась. Стоит ли убеждать нашего читателя, кем бы он ни был, что в ту ночь именно это и происходило с Маддаленой?

Внезапно незнакомец запел — никогда еще девушка не слышала такого чистого и проникновенного голоса, полного неизбывной печали. Она отпрянула от окна, но любопытство пересилило страх, и она осторожно выглянула наружу. Менестрель по-прежнему не сводил глаз с балкона и, увидав, что девушка нерешительно приоткрывает решетчатые ставни, оборвал пение. Последний аккорд, звеня, повис в тишине. Под покровом ночи Маддалена увидела закутанного в плащ юношу, у которого на перевязи висела старомодная лютня — одна из тех, что мы привыкли видеть в книгах о бродячих трубадурах. Молодой человек вздохнул, преклонил колено и поведал Маддалене о своей любви. Она молча выслушала признание, не в силах заговорить сама.

Полагаю, среди наших читателей не найдется таких, которые не знают, что и одной искры достаточно, чтобы зажечь любовь. А для тех, кто не догадался сам, пишу черным по белому, что и недели не прошло, как Борджиано (а именно так звали юношу) и Маддалена полюбили друг друга. Здесь, однако, следует упомянуть о флорентийском происхождении молодого человека — тот прибыл в Пизу, прослышав о великолепии городского университета, славившегося тогда на всю Европу. Описываемые нами события пришлись на ту пору, когда обучение Борджиано близилось к концу.

Пожалуй, ни в одной другой стране любовь так не презирает препятствия, как в Италии. Поселившись однажды в двух сердцах, даже под самым бдительным оком, она неминуемо приведет к встречам, вздохам и клятвам. Старый Джакопо ведал о том, что происходило между его дочерью и Борджиано, не более, чем соловей, распевавший на крыше беседки в ночь их первого и пока единственного свидания. Сказать по правде, тогдашние женщины ничуть не отличались от теперешних: влюбленные дочери искусно обманывали своих седовласых отцов, а замужние дамы — своих почтенных мужей.

Однажды Джакопо получил приглашение на вечер в дом благородного вельможи, где собиралась вся пизанская знать. Один из гостей по имени Мьяли Ланфранки долго обхаживал старика, добиваясь его расположения. Поэтому когда молодой человек заговорил о Маддалене и попросил ее руки, Джакопо с готовностью согласился — ему и в голову не пришло (да и с какой вдруг стати?), что браку его дочери с первым вельможей Пизы могло что-либо помешать. Более того, он посчитал за честь породниться с одной из старейших и могущественнейших семей города. Сам Мьяли не так давно вернулся в свое родимое гнездо после продолжительного отсутствия. Внезапное появление столь знатного вельможи, разумеется, стало центром всеобщего внимания, однако о его прошлом знали мало или предпочитали помалкивать. Как бы то ни было, Джакопо, впечатленный то ли высоким чином вновь прибывшего, то ли его обходительностью, пообещал устроить встречу с дочерью на следующий же день. Окрыленный успехом, Ланфранки отправился к себе во дворец, а Джакопо с легким сердцем зашагал домой; по дороге он напевал и то и дело благодушно посмеивался, предвкушая, как обрадуется любимая дочь грядущему счастью.

Маддалена, обычно с радостью встречавшая отца, на сей раз пребывала в какой-то меланхоличной задумчивости. Страстные признания Борджиано в тот вечер взволновали ее пуще прежнего. Юноша клялся в вечной любви и умолял дать ответ; Маддалену такие речи, хоть и ласкавшие слух, сильно растревожили. Ведь в собственной влюбленности она не решалась признаться даже самой себе! Как и всякая впервые полюбившая девица, наедине с собой она с восторгом и упоением предавалась новому чувству и мечтала обо всем, что рисовалось ей в полумраке собственных фантазий. Однако стоило ее возлюбленному произнести вполне ожидаемые клятвы, как она растерялась и даже несколько испугалась. Именно в таком состоянии и застал ее в тот вечер отец.

— Маддалена, — заговорил он, нежно приподняв ее лицо за подбородок, — как ты смотришь на скорое замужество?

— Замужество?

— Именно, дитя мое. Не хотела бы ты стать женой первого вельможи Пизы?

— Отец, — молвила девушка, — быть вашей дочерью мне нравится больше, нежели женой первого вельможи на всем свете.

— Милая Маддалена, я разделяю твои чувства и ничуть не виню за робость, самую прекрасную из женских слабостей. Давай поговорим об этом завтра, когда ты увидишь своего суженого. Ведь я знаю: стоит ему появиться — и нежные слова и взгляды украдкой не заставят себя ждать. От них ты повеселеешь, как пташка, а уж он-то… — Заметив, что дочь не слушает, старик поспешил прервать восторженную речь. — Впрочем, до завтра. Сладких снов,