Прикрыв на мгновение глаза, она представила Калума у себя дома. Он стоял рядом с ней с бокалом бренди в руках и смотрел на пылавший в камине огонь. Потом повернулся к ней и сказал:

— Я люблю тебя, Одетта Филдинг. — Его голос вибрировал от сдерживаемых эмоций. — Будь моей женой… — Открыв глаза и гипнотизируя взглядом свое отражение в зеркале, Одетта медленно, чуть ли не по слогам, произнесла: — Одетта Форрестер. — «А ведь неплохо звучит», — подумала она и заговорила снова: — Здравствуйте, я — Одетта Форрестер. Очень рада с вами познакомиться. Как поживаете?..

Выйдя из мужского туалета и проходя мимо женского, Калум услышал доносившийся из-за двери знакомый голос.

— Я — Одетта Форрестер. Очень рада с вами познакомиться… Черт, опять не то! Привет, я — Одетта Форрестер, а это мой муж Калум Форрестер…

Калум расплылся в улыбке и, продолжая улыбаться, вошел в обеденный зал.

— Чего скалишься? Анекдот, что ли, рассказали? — с любопытством спросил у него Флориан.

— Да нет. Просто подумал, что мисс Филдинг уже созрела для десерта, — ответил Калум, глядя на подходившую к столику Одетту. Ее черные волосы в беспорядке разметались по плечам, голубые глаза лихорадочно блестели, а большой, заново накрашенный губной помадой рот алел на бледном лице, как незажившая рана. Все это свидетельствовало о том, что у нее и впрямь слегка поехала крыша. Калум, продолжавший злиться на Одетту за то пренебрежение к его нуждам, которое она продемонстрировала на заднем дворе «РО», почувствовал, что настало удобное время взять реванш.

Десерт, именовавшийся «тройной шоколадный мусс» и оттого черный, как кожа сенегальца, перекочевал в рот Одетты с помощью ложечки, которую заботливо подносил к ее губам Флориан, сопровождая указанное действие регулярными впрыскиваниями в ее организм щедрых порций темно-красного муската и желто-коричневого коньяка «Реми-Мартин».

К тому времени, как с десертом было покончено, обеденный зал окончательно опустел, и Калум велел обслуживающему персоналу отправляться по домам.

— Я сам тут все уберу, — сказал он официантке, покровительственно шлепая ее по заду.

Одетта расхохоталась:

— Помнится, ты как-то сказал, что всякая физическая работа тебе ненавистна и ты, если появится необходимость бегать с тарелками или помогать в баре, предпочтешь закрыть ресторан.

— То-то и оно. Я закрываю эту лавочку, — как бы в шутку сказал Калум, сверля при этом Одетту тяжелым взглядом, в котором ни на гран не было веселья.

Впрочем, уборкой занялся все-таки не Калум, а Флориан. Поставив тарелки на поднос, он отправился на кухню, чтобы дать инструкции своим подчиненным. Оставшись наедине с Калумом в большом пустынном зале ресторана, Одетта заулыбалась, как именинница. Калум тоже улыбался, но по другой причине. Ему казалось, что теперь Одетта полностью в его власти и он может заставить ее плясать под свою дудку.

— Хочу кое-что тебе показать, — сказал он и, к большому удивлению Одетты, взял ее за руку. — Давай-ка поднимемся ко мне в кабинет.

Когда она шла рядом с Калумом, у нее было такое ощущение, что она — маленькая девочка, которую ведет за руку большой, сильный мужчина — ее надежда и опора. Ей нравилась, как он сжимал ее руку своими сухими, теплыми пальцами, и она готова была идти с ним рука об руку хоть на край света. Когда они вошли в кабинет, Калум выпустил ее руку на свободу и включил один из двух стоявших в офисе компьютеров. На экране высветился снятый под непривычно высоким углом бар.

— Узнаешь? — спросил Калум, усаживая ее в кресло и возлагая свою сморщенную обезьянью ладошку ей на колено.

Хотя от его прикосновения по ее телу волной пробежала дрожь, она справилась с собой и заставила себя смотреть на экран. На дисплее суетились черно-белые изображения людей, передвигавшихся толчками, как марионетки.

— Насколько я понимаю, это делается из соображений безопасности? — спросила Одетта, которую не уставали поражать Дальновидность и предусмотрительность Калума.

— Несомненно. — Калум с отсутствующим видом гладил ее по коленке. — Нами установлена цифровая камера, способная записывать информацию двадцать четыре часа в сутки. Случись грабителю проникнуть в бар, каждое его движение окажется на пленке.

Рука Калума стала двигаться вверх по ноге Одетты, и ее голос задрожал чуть сильнее, чем ей бы того хотелось.

— А как насчет остальных помещений? — запинаясь, спросила она.

— Это — проверочная запись, — сказал Калум, поглаживая подушечками пальцев внутреннюю часть бедра Одетты. — Если то, что ты увидела, тебе понравилось, мы утыкаем такими камерами весь ресторан.

— И во сколько же это обойдется? — Одетта говорила отрывисто: рука Калума оказалась в непосредственной близости от ее промежности.

— Во сколько бы ни обошлось, дело того стоит, — произнес Калум, на лице которого манипуляции, производимые его правой рукой, не находили ни малейшего отражения. — В последнее время грабежи ресторанов и баров участились. Между прочим, — вдруг сказал он, — у тебя отличные ляжки и задница.

— Что такое?! — воскликнула Одетта и так резко повернулась к Калуму, что у нее хрустнули шейные позвонки.

— «Что такое?» Как проникновенно сказано! Да тебе на роду написано играть в кино роли удивленных простушек, — хмыкнул Калум и больно ущипнул ее за ляжку.

Он взял ее лицо в ладони и, желая запечатать рвущиеся наружу слова протеста, приложил к ее губам указательный палец. Одетта замерла. Это было настолько романтично, что ей, казалось, осталось одно: ждать немедленных признаний.

— Знаешь, что Флориан находит тебя чертовски привлекательной? — спросил Калум.

Одетту охватило глубокое разочарование. Она ждала совсем других откровений.

— Ну, сегодня вечером он и в самом деле позволил себе…

— Он хочет тебя трахнуть, — перебил ее Калум, продолжая сверлить ее взглядом.

«Ну вот, — уныло подумала Одетта, — опять разговоры о сексе». Все мужчины хотят от нее только одного — секса. И не просто секса, а секса современного, так сказать продвинутого, секса двадцать первого столетия. Никакой романтики, извращенное воображение плюс животная страсть — вот что это такое.

— Я никогда не смешиваю дело с удо…

— Довольно штампов, Одетта, — резко одернул ее Калум. — Трахнись с ним! Пойди навстречу своим инстинктам. Сделай хоть раз в жизни что-нибудь иррациональное.

— Но почему с ним? Почему не с тобой? — выдохнула она, чувствуя, в какой опасной близости от ее губ находится его рот.

— Ты слышала, что Флориан говорил о вине и пище? Их нельзя потреблять отдельно друг от друга. — Калум провел хищно загнутым пальцем по ее щеке. — Ну так вот: мы с Фло — неразлучны. Как вино и пища.

«Боже, — подумала Одетта, — на что это он намекает? „Мы с Фло — неразлучны“? Уж не хочет ли он, чего доброго, предложить мне заняться любовью втроем? С ним и с Фло одновременно? Вот ужас!»