Мэтью сознательно старался убить остатки души, как будто это был остов старого корабля, годный только на дрова. Постепенно он полюбил море, но в его душе это мало что изменило. Его сердце все равно было разбито.

Мэтью резко встал, желая отбросить грустные воспоминания. Его внимание привлек костяной гребень на столике у кровати. Должно быть, Кэрью принес сюда часть вещей Корделии, как он ему велел.

Мэтью не стал его трогать. Вместо этого он взял письмо, лежащее рядом и адресованное Корделии. Возможно, оно даст хоть намек на то, кто мог желать ее смерти. Окрыленный надеждой, Мэтью подошел к окну со свечой в руке.

«Дорогая дочь, – начиналось письмо, написанное старческой, нетвердой рукой. – Как ты можешь думать, что мы не скучаем без тебя? Я часто пишу тебе. Если ты не получаешь моих писем, виной тому граф, мой сын, который утверждает, что не может выделить человека, чтобы отвезти письмо в Лондон. Как будто я не знаю, что он каждую неделю посылает туда свою почту. Я передаю тебе это письмо с торговцем и молюсь, чтобы ты его получила. И знай, что на каждое полученное тобой письмо приходится десяток других, не дошедших до тебя, где говорится о нашей любви к тебе».

Мэтью вздохнул, тронутый любовью, которой были проникнуты строки письма. Одновременно он поражался подлости графа, разлучившего двух женщин, так нуждавшихся друг в дружке. Остаток письма был посвящен рассказам о проделках детей и о смешных случаях со слугами. Они были бы утомительны, если бы не рассказывались с таким юмором и любовью. Посмотрев в конец письма, Мэтью обнаружил подпись: «Твоя вечно любящая Генриетта Хейлсуорси, вдовствующая графиня Уитби». Значит, эту женщину Кори зовет бабушкой.

Мэтью глядел на письмо, испытывая сложную гамму чувств. Ему надо было бы радоваться, что у Кори есть такая глубокая родственная привязанность к вдовствующей графине, однако он чувствовал некоторую ревность, словно был лишним в жизни Кори. Давно у него не было подобных ощущений.

Расстроенный чувством опустошенности, которое последовало за этим открытием, Мэтью сложил письмо и попытался сунуть в конверт, но оттуда вылетел маленький листок бумаги и кусочек материи. Может быть, хоть в маленьком письме будет что-то полезное? Оно было написано детским почерком и измазано кляксами.

«Самая дорогая, самая любимая, самая лучшая в мире мамочка! – так начиналось письмо. – Бабушка говорит, что это обращение слишком экстравагантно и надо все начинать заново. Но я ни за что этого не сделаю, потому что каждое мое слово искренне, и вообще слова не могут передать все мои чувства. Поэтому я посылаю письмо как есть, и извини, что столько клякс, просто перо капает, а Маркус внезапно закричал за спиной, так что я подпрыгнула, и чернильница тоже. Поэтому исправить уже ничего нельзя».

Мэтью вздохнул с сочувствием, представляя, сколько усилий стоило девочке написать такое письмо. Пожелав в душе, чтобы его связь с Кори была так же сильна, как у нее с девочкой, Мэтью стал читать дальше:

«Маркус все время подговаривает меня написать о подарке, который мы готовим тебе на Новый год. И хотя я поклялась держать все в секрете, но ждать еще так долго, что я лучше скажу. Я вышиваю юбку для тебя из материала, кусочек которого вложен в конверт, хотя я не очень умелая вышивальщица и мне гораздо лучше удаются проказы, во всяком случае, так говорит бабушка. Но она говорит также, что моя работа доставит тебе удовольствие, так что пусть тебе будет приятно, милая мамочка, и возвращайся к нам как можно скорее.

Твоя бесконечно любящая дочь, Летиция-Генриетта Хейлсуорси».

Мэтью сложил письмо, положив внутрь кусочек ткани, и оставил его на столике рядом с гребнем. Значит, это Летти, приемная дочь Кори. Судя по всему, ребенок не отличался дисциплинированностью, но зато письмо источало настоящую любовь. Мэтью все бы отдал, чтобы кто-то так же относился к нему.

Его братья и сестры любили его, но после смерти жены он стал таким замкнутым, что они перестали выражать свои чувства. Мать тоже любила его, но с возрастом она стала забывчивой и часто путала своих сыновей. Что же касается Кэрью, Мэтью боялся, что уже слишком поздно устанавливать с ним душевные отношения.

Да и стоит ли? Ведь любовь непременно несет с собой страдания.

Боль. Слово, которое Кори сказала, говоря о Молл, сказала с такой мукой. Она любила Молл и теперь страдала из-за этого, но все равно продолжала отдавать свое сердце одному человеку за другим. Она была нежной матерью, дочерью, подругой, искренне любящей и готовой к ответной любви. Как ей это удается, когда любовь неотделима от боли?

Мэтью охватил гнев, когда он вспомнил о поведении графа Уитби. Как посмел он продавать ее, словно вещь? И о чем думала королева, подсылая к ней Уильяма Норриса? И что она скажет, когда узнает, что Корделия отказала ему и, хуже того, что Мэтью помог ей в этом? Королевский гнев будет ужасен.

Тем не менее он готов был вынести этот гнев, убежденный, что должен защитить Корделию от дальнейших страданий.

Что еще страшнее, в опасности была ее жизнь. Какое-то непонятное зло таилось во дворце. Сначала арбалетчик, потом душитель… Поскольку мотив был неизвестен, подозревать можно было каждого. А при дворе, к сожалению, мало кто способен умело провести расследование.

Так что Мэтью придется помочь капитану гвардии в поисках преступника. Ничто не доказывает, что два случая как-то связаны, но они произошли почти одновременно, а обе женщины были подругами, так что связь вполне возможна. Нужно учесть эту возможность.

Они все-таки нашли тело. Он услышал об этом от своего любимого информатора, Бенджамина Картера, дворцового привратника, который умудрялся быть повсюду и слышать множество важных вещей.

– Мертвая, как бревно, – поведал ему Бен, явно польщенный, что его внимательно слушает лицо, занимающее такое высокое положение. И хотя он все знал, пришлось сделать вид, что для него это новость. Как легко притвориться потрясенным и возмущенным!

Что его действительно потрясло, так это желание барона Грейстока осмотреть сапоги лорда Бэрли. Это ему тоже сообщил Бен. Кроме того, барон сказал Фрэнсису Мэллорсу, что собирается осмотреть также и его сапоги. Черт бы его побрал за его сообразительность! Почему именно их обувь заинтересовала Грейстока, никто не знал.

– Помяните мое слово, барон их подозревает, – сказал Бен, когда они уселись в его личной комнате. – Представьте, подозревать людей, столь близких к королеве!

Он вознаградил Бена за полученные сведения, как всегда делал, независимо от их важности, предпочитая не выделять никаких новостей особо. Лучше слушать все подряд, делая вид, что просто хочешь быть в курсе, о чем говорят во дворце.

Пусть Грейсток осматривает хоть все сапоги во дворце, он никогда не найдет ту самую пару. Да и Молл Дейкинс не проговорится больше ни виконтессе Вентворт, ни кому-то другому. Молл мертва. Уж в этом его доверенный помощник не подвел. Но его план все равно мог провалиться. Они должны избавиться и от виконтессы, пока она не рассказала никому то, что ей известно.