Трудно было сдвинуть валун. Была также опасность быть пойманным на горячем. А куда было девать песок? Я перемешиваю его с землей и сую в нее фикус: расти. Можно было бы выбраться другим путем, но дух романтики пленил меня. Уже к вечеру следующего дня я высовываю голову по другую сторону бетонной стены. Там – зима! Уфф! Я возвращаюсь домой и собираюсь с мыслями. Артем ничего не подозревает. У него какие-то трудности. Доходит до того, что он орет на меня, топает ногами и брызжет слюной. Но я спокойно, вполне пристойно и с достоинством, как он меня и учил, переношу все его выходки, и это бесит его еще больше. Истерик. С этими гениями всегда столько возни. Мир это знает и терпит. Или не терпит…

Бывает, что я в два счета решаю какую-нибудь трудную его задачку, и тогда он вне себя от ярости.

– Да ты не важничай, не умничай, – орет он, – я и без твоей помощи… Я еще дам тебе фору!

На кой мне его фора?

Я выбираю момент, когда ему не до меня, и, прихватив с собой теплые вещи, лезу в нору. Выбираюсь из своего кокона наружу, на свет Божий. Природа гневно протестует: стужа, ветер, снежная метель… Повернуть назад? Нет уж! Никакими метелями меня не запугаешь. Каждый мой самостоятельный шаг – это шаг в новый мир. Прекрасно! Я иду по пустынной улице мимо холодных домов, под угрюмым светом озябших фонарей, навстречу ветру… Куда? Я задаю себе этот вопрос, как только покидаю свой лаз: куда? Мне кажется, я давно знаю ответ на этот вопрос, знаю, но боюсь произнести его вслух. Потом все-таки произношу: “К Лиле…”

– К Лиле!..

Своим ором я хочу победить вой ветра. И набраться смелости. Разве я чего-то боюсь? Этот маршрут я знаю, как собственную ладошку: много раз я бывал здесь, но всегда под присмотром Артема. Теперь я один. Мне не нужен поводырь. Мне кажется, я не нуждаюсь в его опеке. Я просто уверен в этом. Это я могу дать ему фору! В чем угодно и хоть сейчас!

– Привет, – произношу я, открывая дверь ключом Артема.

– А, это ты… Ты не улетел?

– Я отказался.

– От чего отказался, от выступления?

– Ага…

Отказываться от своей роли я не собираюсь.

Какая она юная, моя мама. Я никогда еще не видел ее в домашнем халате.

– А что ты скажешь своей жене? Она же узнает.

Разве у Артема есть жена? Я этого не знал.

– Что надо, то и скажу. Пусть узнает.

Не ожидая от меня такого ответа, Лиля смотрит на меня какое-то время с недоумением, затем снова спрашивает:

– Что это ты в куртке? Мороз на дворе.

– Да, – говорю я, – мороз жуткий, винца бы…

Потом Лиля уходит в кухню, а я, по обыкновению, иду в ванную и вскоре выхожу в синем халате Артема. Мы ужинаем и болтаем. Потихоньку вино делает свое дело, и я вспоминаю его веселящий дух. Бывает, я что-нибудь скажу невпопад, и Лиля подозрительно смотрит на меня. Я на это не обращаю внимания, пью свой коньяк маленькими глоточками, хотя мне больше нравится вино.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего, – я наполняю ее фужер, – а что?

Молчание.

– А где твое обручальное кольцо?

– Я снял…

– Оно же не снимается…

– Я распилил…

Не произнося больше ни слова, Лиля встает, молча убирает со стола, затем молча моет посуду. А мне вдруг становится весело. Какая все-таки удивительная штука этот коньяк. Я снова наполняю свою рюмку до краев и тут же выпиваю. И, чтобы избавиться от неприятного чувства жжения, тут же запиваю остатками вина из фужера. И вот я уже чувствую, как меня одолевает безудержно-неистовый хмель желания, а в паху зашевелился мерзавец, безмерно полнокровный господин…

– Что ты делаешь?

А я уже стою рядом и тянусь губами к ее шее.

– Что с тобой?

А я беру ее за плечи, привлекаю к себе и целую. Ее тело все еще как тугой ком.

– Ты остаешься?

– Да, – шепчу я, – конечно…

– Зачем ты снял кольцо?

– Да, – говорю я, – я решил.

– Правда?

– Я развожусь.

– Правда? И ты на мне женишься?

Я чувствую, как она тает в моих объятиях, беру ее на руки и несу, сдергивая с ее податливого тельца желтый халат… Несу в спальню… Потом мы лежим и молча курим. Мягкого света бра едва хватает, чтобы насладиться уютом спаленки, но вполне достаточно, чтобы видеть блеск ее счастливых глаз.

– Хочешь, – спрашивает она вдруг, – хочешь, я рожу тебе сына?

– Можно…

– Настоящего. Хочешь? А не такого…

Я не уточняю, что значит “такого”, я говорю:

– Ты же знаешь, как я мечтаю об этом.

– Ты, правда, разведешься?

– Я же сказал, – отвечаю я, беру ее сигарету и бросаю в пепельницу. И снова целую ее, целую… Это такое блаженство.

Ровно в два часа ночи, когда Лиля, утомленная моими ласками, засыпает, я только вхожу во вкус, встаю и, чтобы не разбудить ее, на цыпочках иду в кухню. Я не ищу в записной книжке Артема телефон Оли, я хорошо помню его.

– Эгей, это я, привет…

– Ты вернулся? Ты где?

– В аэропорту.

– Артем, я с ума схожу, знаешь, я…

– Я еду…

Я кладу трубку, одеваюсь и выхожу. Ну и морозище! Роясь в карманах папиной куртки, я нахожу какие-то деньги, и мне удается поймать такси. Я еще ни разу не переступал порог Олиной квартиры и был здесь в роли болванчика, ожидавшего Артема в машине, пока он… пока они там…

Теперь я ему отомщу.

Я звоню и вижу, что дверь приоткрыта… и вдруг, о, Боже! Господи милостивый! Дверь распахивается, и Оленька, Оленька, как маленькая теплая вьюжка, как шальная, бросается мне на шею и целует меня, целует, плача и смеясь, и плача…

– Ну что ты, родная, – шепчу я, – ну что ты…

– Я так люблю тебя, Артем…

Я несу ее прямо в спальню…

– Ты пьян?

– Самолет не выпускали, мы сидели в кафе…

– Артем, милый… Я больше тебя никуда не пущу, никому не отдам… Ладно, Артем? Ну, скажи…

Никакой я не Артем, я – Андрей!

– Конечно, – шепчу я на ушко Оленьке, – никому…

Потом мы набрасываемся на холодную курицу, запивая мясо вином, и, насытившись, снова бросаемся в объятья друг другу. Мы просто шалеем от счастья…

Наутро я в своей теплице. Весь день я отсыпаюсь, а к вечеру ищу куртку Артема. Я не даю себе отчета в своих поступках (это просто напасть какая-то), ныряю в свой лаз… Куда сегодня? Преддверие ночи, зима, лютый холод… Куда же еще – домой! Я звоню и по лицу жены Артема, открывшей мне дверь, вижу, что меня здесь не ждут.