Когда августу надоело развлекать женщин, он заговорил о делах государственных. Мало того, что моровая язва опустошила целые провинции: в западной империи распространилась мода на самоубийство. Один центурион из личной гвардии Максимиана похвастался, что убил в Африке необычайного зверя – камилопарда, похожего и на верблюда и на барса; а когда август усомнился в правдивости этого сообщения, центурион у него на глазах закололся кинжалом. Но это еще куда ни шло. А вот зачем центурионов слуга, увидев хозяина мертвым, бросился в Пад[87], это совсем непостижимо. Старые и малые, женщины и мужчины, безо всяких видимых причин, отказываются от жизни.

– Но среди них не найдешь ни одного безбожника! – стукнул кулаком по столу Галерий. – Кажется, скоро во всей империи никого, кроме христиан, не останется.

Максимиан подтвердил его опасения, рассказав, что на пути в Антиохию им попалось село, где были одни оборванцы-христиане.

– И властитель не повелел тут же всех их повесить? – запальчиво промолвил Галерий.

– Какое! Он приказал выдать им хлеба и одежду. А нынче вечером, когда мы уходили с форума, они кричали и размахивали руками уже здесь. Я узнал их главаря.

– Ничего не понимаю! – тряхнул головой Галерий. – Властелин – самый мудрый человек на свете, и все-таки находятся люди, способные ослепить его рассудок.

Максимиан рассказал историю отстранения придворного врача. Услыхав, что Синцеллий женат на дочери Тагеса, Галерий воодушевился.

– Ну, тогда все в порядке! Тагеса я хорошо знаю: уж он-то добьется, чтобы безбожникам стало жарко. А властелин с ним считается.

– Так-то оно так, да беда в том, что повелитель уж стар, а вы трусливы!.. Спросил бы он меня, какая тут нужна политика! – горячо воскликнул Максентий, потрясая кулаком в воздухе.

До сих пор Констанций не участвовал в разговоре, желая избежать ссоры с Галерием. Но молокосос в конце стола вывел его из терпения.

– Опоздал ты, малыш, со своей политикой, да и родиться тоже опоздал лет на сто, – сухо заметил он. – Сто лет тому назад ты, пожалуй, мог бы с пользой послужить империи: тогда еще имело смысл показывать варварским вождям кулак.

Побагровевший Максентий вопросительно посмотрел на отца. Тот, насупив брови, приказал ему молчать и сам вступился за сына.

– Нет, мой цезарь, кулак никогда не выйдет из моды. И я очень рад, что сын мой хорошо знает, для чего он и кому надо его показывать.

Галерий, тоже весь красный от возбуждения, загрохотал:

– Я тоже не боюсь за тебя, мой мальчик. Ты будешь неплохим гладиатором.

– Я? Гладиатором?! – разъярился Максентий, никак не ожидавший обиды с этой стороны.

– Ну, ну, малый, не больно брыкайся! Не только ты, я тоже, да и все мы сделаемся гладиаторами, коли властелин пожелает. Ведь все мы у него на ладони, и он может повернуть ее вниз, когда ему заблагорассудится. И кто знает, не решит ли он в один прекрасный день, что ему нужны одни христианские цезари… Разве не так, Констанций?.. На всякий случай, я уже приглядел себе другое занятие. Есть у меня знаменитый колесничий, тысячу призов выиграл на ристалищах. Вот вернусь домой, буду брать у него уроки… Что ты на это скажешь, Констанций?

– Да, вижу, вас сильно увлекло состязание, – пожал тот плечами. – Только мчитесь вы по скользкой дорожке.

Присутствие богини Дискордии становилось все ощутимее. Титанилла отошла подальше – в оконную нишу. Встала лицом к небу, спиной к собранию.

Привратник впустил перепуганную служанку, которая, вбежав, повалилась в ноги Теодоре, потом что-то залепетала ей на ухо. Теодора в растерянности поднялась с места.

– Что случилось? – в один голос спросили отец и муж.

– Минервина исчезла! Обыскали всю Антиохию – нигде нет.

– А кто это? – заинтересовался август, услышав женское имя.

– Няня Фаусты.

Константин, не выдержав отцовского взгляда, низко опустил голову. А Максимиан, глядя на сына, захохотал и погрозил ему пальцем.

– Нянька? Ну, ну!

Максентий побагровел от злости. Вцепившись руками в край стола, он проговорил нарочно громко:

– Я все-таки твой сын, отец! А в нашем роду не принято заводить себе любовниц среди челяди… ни во дворце, ни в таверне.

Наступила тишина, такая, что все слышали, как глубоко вздохнул Констанций. Но больше ничего не произошло. Только Константин резко отодвинул бокал.

Чтобы хоть чем-нибудь прервать зловещую тишину, Максимиан поднял свой кубок:

– За благоденствие отечества! Потом он обратился к женщинам: – А это уж ваше дело. Сами как-нибудь уладите. Мы-то вам не няньки.

Теодора в нерешительности смотрела на мужа.

– Пойдем, я провожу тебя, – с готовностью вскочил он.

Константин и Валерия тоже встали из-за стола.

– А ты, цезарь, не пойдешь с нами? – спросила Валерия.

Тот уставился на жену в недоумении. Что это с ней? За все время, пока он здесь, она впервые заговорила с ним сама.

– Нет, – отрезал он, – пускай с тобой пойдет Титанилла.

Однако Валерии пришлось довольствоваться компанией семьи Констанция. Девушку не отпустил Максентий. Вцепившись в нее, как упрямый ребенок, он стал просить:

– Подожди. Я хочу сыграть с тобой в коттаб!

Титанилла была не в духе. Притворившись, что ее одолевает сон, она ответила:

– Я не хочу! Не стоит!

– Еще как стоит! Вот увидишь! – уговаривал Максентий. – Клянусь поясом Венеры, будешь довольна! Такой ставки ты еще никогда не выигрывала!..

Видя, что уговоры не помогают, он пожаловался Галерию:

– Цезарь! Твою дочь нужно выпороть. Она не хочет играть со мной в коттаб… Конечно, будь здесь Варанес, ее не пришлось бы долго уговаривать.

Цезарь пристально посмотрел на дочь.

– Ты исполнишь его желание! Понятно?

Титанилла поняла приказ. Отец был единственным, чьей воле дикая нобилиссима подчинялась беспрекословно, не в силах противостоять зеленым глазам волопаса.

Прислужники уже установили коттаб. Это была древняя игра, выдуманная когда-то от нечего делать пастухами; со временем усовершенствованная, она проникла и в высшие круги. Пирующие, играя в коттаб, проверяли, до какой степени Вакх уже возобладал над ними. Трезвые в эту игру не играли, а у очень пьяных ничего не выходило. Посредине большого плоского блюда укреплялся вертикальный стержень с равноплечным подвижным рычагом наверху. На рычаге, как на весах, подвешивались два кубка, под которыми ставились бронзовые статуэтки, – обычно нимфы и сатира или Эрота[88]и Психеи. Играющие брали в рот как можно больше вина и пускали струю вверх, стараясь попасть в кубок. Выигрывал тот, чей кубок перетягивал, коснувшись головы стоявшей под ним фигурки.