— Об этом, — сказала она, — никто не должен знать. Тайна панспермии должна остаться нераскрытой!

Пришелец направил (направила?) бластер на профессора, но в последний момент Махмуд ринулся вперед и во вратарском прыжке дотянулся до руки пришельца. Со страшным криком тот боролся (боролась?) за бластер. В пылу борьбы дуло бластера обернулось против пришельца. Раздался выстрел. У ног профессора и Махмуда лежала кучка серого пепла. Это было все, что осталось от Ракришината Фе, третьего лейтенанта секретной галактической стражи планеты Эпсилон.

А что, тоже неплохо! Рассказ не потерял познавательности, но приобрел энергичность. Однако чего-то хочется еще. Детали, пустяка, сюжетного изворота.

Может, так?

— Жаль, — вздохнул профессор. — Она всегда казалась мне такой милой…

— Да, — поддержал его Махмуд. — Под оболочкой Ниночки Дудкиной скрывался…

— Кто скрывался под моей оболочкой? — послышался сзади мелодичный голос.

Ученые разом оглянулись.

Сзади стояла, улыбаясь, Ниночка.

— Вы… вы не погибли? — ахнул профессор, бросив взгляд на кучку серого пепла.

— Нет, — улыбнулась Ниночка, бросив лукавый взгляд на Махмуда. — Меня связывают с жизнью личные интересы.

Махмуд покраснел.

Вот, пожалуй, и все. Над рассказом еще стоит поработать. Может, ввести инопланетного хранителя тайны несколько раньше? Пускай следит за нашими героями, подслушивает их разговоры, пускай его постепенно охватывает жуткое подозрение: люди догадались! И когда все станет ясно, он вытащит свой проклятый бластер… Правда, придется придумывать оправдание его странному поведению. Не все ли равно нашим старшим братьям — знаем мы о своей прародине или нет? Предположим, они боятся, что мы выросли слишком агрессивными и наглыми, и пока мы тут занимаемся войнами и атомными бомбами, нас нельзя пускать в галактическое содружество…

Тут я увидел, как рассказ перерастает в повесть с определенным гражданским звучанием. Нет, о повести мы не договаривались. Пускай мотивы останутся нераскрытыми — кто их знает, пришельцев, чего им хочется.

Итак, рассказ готов, осталось пройтись рукой мастера по запятым и многоточиям…

А что скажет Лев Христофорович?

Как же я раньше не подумал? Лев Христофорович-Минц, великий ученый, временно поселенный мною в городок Великий Гусляр, еще не знает, что в сутках у спелеонавтов 48 часов! Надо ему срочно сообщить.

…Они пошли к краеведу Сидякину.

Впереди шагал профессор Минц. Замшевый пиджак туго обтягивал его живот, осеннее солнышко игриво отражалось от профессорской лысины. Вторым шел его сосед Корнелий Удалов, курносый начальник гуслярской стройконторы.

Дом краеведа и фенолога Сидякина ничем бы не отличался от прочих домов на Голубиной улице, если бы не мемориальная доска.

Доска стояла, прислоненная к стене и отделенная от тротуара штакетником. На сером мраморе было выбито золотыми буквами: «В этом доме с 12.1.1878 по 1 мая 2012 г. проживал выдающийся краевед, почетный гражданин города Великий Гусляр Артемий Сидорович Сидякин».

Сидякин был глубоко убежден, что судьба не посмеет спорить с мрамором, и потому до начала XXI века он обязательно дотянет. Тем более что на самом деле он родился не так давно, а в нашем столетии, сразу после революции.

То место на стене, где доске предстояло висеть, было аккуратно побелено, по углам до половины вкручены латунные толстые болты.

У приоткрытого окна, подсвеченное зубоврачебной яркой лампой, сидело нечто белое и величественное с рыжим котом на коленях. Сидякин редко покидал свой дом — он предпочитал, чтобы к нему приходили за советом. Он так и говорил: «Не имею права покинуть пост, могу понадобиться человеку». На самом деле он ждал, когда из горсовета принесут грамоту о возведении его в звание почетного гражданина.

Увидев людей, остановившихся перед мемориальной доской, Сидякин принялся причесывать усы, седые, пышные — к сожалению, накладные. Он понял, что идут к нему, но не со званием, а за советом. В связи с борьбой за экологию к краеведу заходили нередко — то из газеты, то из школы, то даже из области.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Минц, занимая указанный перстом гостевой табурет.

Удалов встал за его спиной. Они оробели в комнате краеведа, украшенной по стенам рогами копытных животных, видами Гусляра и портретами хозяина дома, выполненными методом чеканки. Старик сам освоил этот метод, так как был убежден, что чеканные портреты лучше сохраняются.

— Устал, — сказал Сидякин. — Старость. Вчера отмечали мое стодесятилетие. Выпили, потанцевали.

Сидякин искоса поглядел на гостей — верят или нет. Гости вежливо склонили головы. Старик понял — не верят, но он им нужен.

— Чем могу быть полезен? — спросил он, поглаживая кота.

— Нам нужна пещера, — сказал профессор Минц. — Глубокая. Чем ближе к Гусляру, тем лучше.

— Пещер у нас не водится, — ответил Сидякин, покачав львиной снежной шевелюрой, к сожалению, накладной.

— Я же говорил, — сказал Удалов. — Придется ехать в Крым.

— Зачем пещера? — спросил Сидякин.

— Пещера нам нужна для очень важных экспериментов, которые могут повлиять на судьбу всего человечества.

— Организуем в Крыму, — повторил Удалов. — Там и море, и климат помягче.

— Какой может быть климат в пещере? — поморщился Минц.

— Вы все забываете, — возразил Удалов, — что нам, контрольной группе, сверху сидеть, продукты вам подавать.

— А что за эксперимент? — спросил Сидякин.

— Вам это неинтересно, — сказал Удалов. — Все равно же здесь пещер нету.

— Есть пещеры или нет, решаю здесь я, — сказал краевед.

— Выяснилось, — пояснил Минц, — что человечество зародилось не на Земле, а совсем на другой планете.

Сидякин нахмурился. Кот зашипел.

Минц продолжал:

— Французские спелеологи обнаружили, что жизненный цикл человека — 48 часов. Значит, когда-то люди жили на планете, где сутки вдвое длиннее земных. Именно оттуда в незапамятные времена и были посланы сюда первые люди.

— Французы? — спросил с недоверием Сидякин.

— Не только французы. Все люди. Включая китайцев.

— Французы, может быть, и жили, — сказал Сидякин. — Они лягушек едят. Но русский человек — местный. Я знаю.

— Вопрос не требует обсуждения, — отрезал Минц. — Нам нужна пещера, в которой мы продолжим опыты.

— Мне с вами не по пути, — упорствовал Сидякин. — Русский человек всегда на Земле жил. Еще до татаро-монгольского нашествия.

И Сидякин сделал рукой жест, указывающий гостям на дверь.

На улице они на минуту задержались возле мемориальной доски. Удалов поглядел в окно, встретил колючий взгляд из-за занавески и