В раздражении он написал Розенфельду: «Да, книга Милна — это самое горькое разочарование. Можете ли Вы представить себе, чтобы в научном труде было напечатано следующее: „При желании мы имеем право сказать, что нашли Бога во Вселенной. И теперь физику и космологу Он понадобится лишь один раз — для акта творения. Биолог видит дальнейшее проявление Божественного — в виде действия Разумного Замысла… Но для человека, который и больше чем космолог, и больше чем биолог… для обладающего разумом и бессмертной душой человека… Бог, по-видимому, нужен всегда“. Харди спросил меня: „Что, Милн совсем спятил?“ — заранее зная ответ. Видите ли, и в Кембридже можно иногда услышать крепкое словцо, хоть и вежливо произнесенное!»

В середине июля Чандра уехал в Париж для участия в съезде Международного астрономического союза. Несмотря на открытую враждебность Эддингтона, репутация Чандры стремительно росла. «В настоящий момент я наслаждаюсь компанией великих астрономов, — писал он отцу. — Я уже имел дружеские беседы с Г. Н. Расселом, X Шепли, Адрианом ван Мааненом, Бертилем Линдбладом». Чандра впервые летел на самолете и очень волновался. Ему пришлось отстаивать перед отцом свой выбор, так как тот считал авиацию слишком опасной. Даже Раман полагал, что Чандре лучше так не рисковать.

Съезд был прекрасно организован, на заседаниях присутствовали более трехсот астрономов из тридцати стран. Эддингтон тоже получил приглашение и был в прекрасной форме. Открыл встречу президент Франции, в программу мероприятий были включены роскошные банкеты и экскурсии по городу. Праздничный ужин 14 июля в честь Дня взятия Бастилии проводился на нижней площадке Эйфелевой башни, затем гости поднялись выше и насладились великолепной иллюминацией по случаю национального праздника Франции. Мак-Кри, который также был на съезде, записал тогда: «Атмосфера на заседаниях комиссии по структуре звезд под председательством президента сэра Артура Стэнли Эддингтона была подобна раскаленной атмосфере внутри этих небесных светил!» Скорее всего, это было вызвано не только жаркой летней погодой, но и накалом критики Эддингтона теории Чандры.

Позднее Мак-Кри писал: «Сэр Артур снова заявил о справедливости своих недавних выводов по поводу вырожденного вещества и значении этих выводов для астрофизики». А обиженный Чандра вспоминал потом: «Эддингтон говорил целый час, критикуя мою работу и превращая ее в анекдот. Я послал записку Расселу [который был председателем] о том, что хочу выступить. Рассел отправил обратно записку со словами: „Я предпочел бы, чтоб вы этого не делали“. Поэтому у меня даже не было возможности ответить; я лишь ловил на себе сочувствующие взгляды моих коллег». Ситуация повторилась: Эддингтон еще раз публично унизил Чандру, и опять ему не дали ответить. Казалось, последнее слово всегда будет оставаться за великим Эддингтоном.

Звезда Чандры поднималась все выше и выше, многие ученые находили его работы поистине блестящими. Директор Гарвардской обсерватории Харлоу Шепли еще до доклада 11 января прочел его статьи и пригласил Чандру провести следующее лето в Гарварде. Чандра согласился, а после поездки планировал продолжить свои исследования в Тринити-колледже. Он провел первые две недели сентября на ферме в Шотландии и наслаждался «долгими прогулками и свежим воздухом, прохладным ветерком и огромными просторами — все это быстро (!) возвращает силы». Он увлекся чтением Достоевского, Харди и Бальзака. «Я имел возможность больше размышлять о звездах, чем обычно, так как у меня не было здесь карандаша и бумаги, которые необходимы для вычислений». Переполненный новыми идеями, Чандра неожиданно почувствовал «тоску по Кембриджу». Перспективы казались радужными. В том же октябре Шепли пригласил его прочитать трехмесячный курс лекций по космологии в Гарварде. Друзья заверили Чандру, что он великолепно с этим справится.

В самом конце ноября 1935 года он на поезде отправился в Ливерпуль, на следующий день уже стоял на палубе корабля «Белая звезда Британии» и радовался предстоящему восьмидневному путешествию из Старого Света в Новый. Он читал пьесы Ибсена и совсем не думал о звездах.

Корабль прибыл в Бостон в полдень в воскресенье 8 декабря. К удивлению и восторгу Чандры, на берегу его встречал сам Шепли, а вечером он пригласил Чандру к себе на чай и представил известным астрономам. Среди них был Джерард П. Койпер. Он изучал белые карлики и с волнением сообщил Чандре, что «в прошлом году в экспериментах с модельными конденсированными средами получил замечательные подтверждения его, Чандры, выводов». 33-летний Койпер имел блестящую репутацию в научном мире. В последующие годы он сделал множество открытий, например, в конце 1940-х годов открыл спутник Урана, названный Мирандой, и второй спутник Нептуна — Нереиду. В 1951 году Койпер предсказал существование пояса за орбитой Нептуна, состоящего более чем из 100000 кусков льда — «грязных снежков», по образному выражению астронома Фреда Уиппла, причем некоторые из них могли достигать 160 километров в поперечнике. Этот ледяной рой, который теперь считается прародителем кометы Галлея и многих других комет, был обнаружен в 1992 году и назван поясом Койпера.

Впервые у Чандры появился собственный кабинет. И возможность пользоваться всеми благами жизни этого астрофизического сообщества, в том числе и «клубом холостяков» (!), о котором он упомянул в письме к отцу. Чандра жаловался, что здешние ученые тратили слишком много времени на пустую болтовню, что принципиально не одобрялось в Кембридже. «В целом я предпочитаю Кембридж и вообще Англию. Несмотря на чрезвычайно дружелюбное отношение сотрудников обсерватории, я чувствую себя здесь чужим», — писал Чандра. Он опять был чужаком — как в Кембридже, как в Копенгагене. И часто цитировал Джавахарлала Неру: «Везде чужой, нигде не дома».

И он все еще чувствовал горькое послевкусие 11 января. Чандра пишет Балакришнану: «Что касается моей работы, она продвигается, но, увы, прошлогодние столкновения с Эддингтоном и Милном не прибавили мне энтузиазма. Разногласия с Эддингтоном ранили меня и исказили представление о действительности». Впрочем, появились и некоторые возможности для развлечения и даже для маленькой мести. К Рождеству Шепли предложил написать обзор «Глупости 1935 года», в котором Чандра должен был отвечать за «научную» часть. «Я избрал Эддингтона объектом мести и рассказал о нем смешные истории, которые довольно высоко оценили», — сообщил он отцу. Наверняка там был и пассаж Эддингтона о технологической важности молнии на женском платье. Но заканчивалось письмо нерадостно: «Ничего особо интересного не происходит, за исключением того, что завтра начнется 1936 год!»

Чандра часто вспоминал Кембридж, который вызывал у него противоречивые чувства — ведь там он пережил и триумф, и отчаяние. «Поездка в Гарвард изменила мои планы, так что по возвращении в Кембридж меня ждет напряженная работа… всегда что-нибудь приходится терять, хотя в Кембридже все так прекрасно, что забываешь о потерях, — и в любом случае Кембридж потерять нельзя!» Все перепуталось у него голове.

Новости из Индии вызвали раздражение Чандры. Дядя Раман снова огорчил его. Он пренебрежительно отзывался о великих кембриджских математиках Харди и Литлвуде, но старинного друга Чандры индийца Човлу на работу тем не менее не взял. В письме к отцу Чандра возмущался: «Ох! Терпеть не могу Рамана и его интриги. Он мнит себя всезнающим и уверен, что физики здесь и в Европе только и думают о нем и о его студентах. Раман и его интриги грязные и бесчестные… Мое желание когда-нибудь вернуться в Индию и работать рядом с ним для индийской науки уменьшается с каждым днем».