и мечтать». Он всегда с удовольствием возвращается сюда, потому что прекрасная шведская природа дает ему душевный покой и безмятежность, которых недостает в Петербурге.

Для того, кто читал или слышал о «Письмах из Швеции» 1899–1900 годов, дальнейшая часть интервью становится сюрпризом. Речь заходит о политике, и Лев, пользуясь случаем, комментирует свежий памфлет Politiska reflektioner («Политические размышления», 1902) за подписью «Georges» (под этим псевдонимом скрывается Альбин Куллберг). В ситуации открытой дискуссии о положении Швеции в период империалистических устремлений и выбора между нейтралитетом, укреплением обороноспособности и созданием северного оборонного альянса швед Куллберг решает вопрос в пользу сближения с Россией. С Россией как союзником шведы могут рассчитывать на мир и благополучие, в то время как все прочие альтернативы предполагают войну, разруху и «гекатомбы трупов».

Лев от всего сердца поддерживает тезис Куллберга. Альянс с Россией – благо для Швеции. Возражение журналиста о том, что брошюра получила отрицательный отклик, а шведы в целом не доверяют дружбе с Россией, Лев решительно отражает:

Я уверяю вас, что мы, русские, от вас, шведов, сейчас ничего не хотим, нам и без этого нужно много о чем думать. Но, возможно, через какое-то время par la force des choses ассимиляция с Россией превратится для Швеции-Норвегии в необходимость. Если две эти страны станут частью свободной великой России, это будет для них только преимуществом.

Иными словами, Лев готов пойти гораздо дальше, чем шведский друг России. Речь ведется не только о сотрудничестве, но и о великой России будущего, включающей в себя и Швецию-Норвегию. «В остальном политика меня не интересует», – добавляет герой интервью скромно.

Но что он думает о ситуации в Финляндии? В своем видении российской силовой политики Куллберг зашел так далеко, что считал Февральский манифест, документ 1899 года, который в Финляндии воспринимался как угрожающий шаг в направлении русификации, абсолютно обоснованным. Собственный «провинциальный патриотизм» делает Финляндию своего рода государством в государстве, чего нельзя допускать, учитывая имперскую потребность в единообразии. Комментарий Льва расплывчат:

Не скрою, в этом отношении мне немного стыдно за мою любимую родину, но с другой стороны, финский вопрос стал вынужденным вследствие определенных событий, и рано или поздно его придется решить. Бобриков, о котором так много говорят, вовсе не жестокий человек, а совершенно обычный губернатор.

При желании можно ухватиться за слова о «свободной и великой России» и представить Льва либеральным провидцем. Он признается шведскому журналисту, что в России идет процесс «брожения». На первый план выходит движение за мир и свободу. Лев уходит мыслями в утопическое будущее, когда все человечество заживет в мире и согласии, а государственные границы будут упразднены.

В книге о Швеции Лев представлял ее как страну будущего, во всех отношениях подходящий образец для отсталой России. Но сейчас ему со всей очевидностью хочется стряхнуть с себя явно крепнущий комплекс национальной неполноценности. Славянофильскую мысль он обронил в последней главе «Современной Швеции»: Россия, вопреки всему, призвана обновить западный мир. Ни один другой народ не искал истину и добро, как это делали русские. Умом Россию не понять, в будущее России нужно верить. В этой мистике скрыты зерна того русского патриотизма и шовинизма, которые случай Льва Львовича Толстого в дальнейшем продемонстрирует со всей наглядностью.

После вышедшего в июне 1902 года интервью интерес и симпатия ко Льву со стороны шведов становятся заметно прохладнее.

История болезни Доры

Осложнения после рождения Киты надолго ослабили здоровье Доры. Плохие анализы (высокий уровень белка в моче) заставляют ее провести всю позднюю осень 1902 года в постели. Чтобы осмотреть дочь, в Петербург приезжает доктор Вестерлунд, но его единственная рекомендация – молочная диета и постельный режим лежа на спине – мало помогает.

В Ясной Поляне с тревогой ждут известий о состоянии Доры. Толстой, полгода не видевший невестку, волнуется. Когда же из третьих рук он узнает, что Дора больше не чувствует себя дома в Ясной Поляне, он получает повод ей написать:

Милая Дора, давно хочется написать тебе, во-первых, чтобы посочувствовать твоему положению, а во-вторых, разрушить ту холодность, которая, будто, установилась между нами. Если это есть, то совершенно напрасно, потому что я ценю и люблю тебя и как прекрасную жену Леве и саму по себе, как милую, добрую и правдивую женщину.

Так что если с твоей стороны было что-нибудь, то, пожалуйста, сотри это, чтобы ничего не оставалось.

Теперь о твоем положении: мне очень жалко тебя, в особенности потому, что, мне кажется, ты еще не умеешь покоряться, а это нужно и для своего счастья и для счастья окружающих. Можно найти утешение во всяком положении, тем более в твоем, которое требует от тебя только выдержки и терпения. Ты так молода, и натура твоя такая энергичная, что болезнь эта, по всем вероятиям, пройдет, не оставив следов: ты счастливица в сравнении с Таней, – а и Таня счастливица в сравнении с сотнями и тысячами женщин, а и те тоже в сравнении с еще более несчастными. Но, разумеется, не в несчастии других найдешь утешение, а в том, как относишься к своему горю. И вот я бы желал, чтобы ты воспользовалась своей болезнью как можно лучше и вынесла бы из нее освежение и укрепление души. Я всегда испытываю это. И то, что я для души выигрываю во время болезни, слишком дешево покупается несколькими месяцами физических, не скажу, страданий, но неприятностей. Душа наша, как дети, растет во время болезни. Желаю тебе этого. Прощай, милая Дора, целую тебя, Лëву и детей.

Любящий тебя Лев Толстой.

Дора отвечает без промедления, по-русски:

Мне очень больно, дорогой Папа, если Вы ко мне когда-либо чувствовали, как пишете, холодность, или думали, что у меня ко Вам было или есть такое чувство, потому что я Вас всегда очень любила и очень люблю, но наверно это никогда не могла показать, так как хотела, потому что перед Вами всегда была очень «shy» [застенчивой], думала, что Вы на меня смотрите как на очень молодую, глупую и пустую девочку. Но теперь я очень рада и благодарна, что Вы мне об этом написали, и что у Вас теперь ко мне только добрые и хорошие чувства остались. Что касается моей болезни, то я теперь смотрю на нее довольно терпеливо и сама чувствую, что многому от нее научилась, что раньше не знала. Мне только очень грустно из-за Левы и детей, для которых я