«Капустная» закваска — это не эстрадный опыт, а скорее театральная импровизация. Именно благодаря миниатюрному театрику на эстрадной сцене состоялся наш дуэт.

Его история началась, как я уже сказал, с самодеятельных остроумных капустников в стиле веселых обозрений, скетчей, реприз, диалогов и миниатюрных сценок на остросоциальные темы, где полагалось критиковать, смеясь, и шутить без фиги в кармане и о метрополитене как переходе от социализма к коммунизму, и о тук-туке, который всегда со мною, и о стриптизе по-советски, и обо всем таком, после чего люди в сером приглашали общественного директора Дома актера Михаила Ивановича Жарова на ковер, где он и оправдывался, и защищал ребят, искренне сокрушаясь: что я могу поделать, они же дебилы!!! Веселенькое было времечко. Правду говорили вечерами на кухнях при включенном водопроводном кране, а также в Доме актера на пятом этаже. Но зато вырабатывался свой стиль: острота без жестокости и юмор без пошлости — все было на уровне, ибо любой острый удар в режим, власть, по порокам общества должен был быть юмористическим, остроумным, интеллигентным и добрым, иначе он не имел бы смысла. Иначе это была бы простая ворчливая злобная клевета, и за это по головке не погладили бы. А так — весело и культурно и не придерешься, а даже, наоборот, когда приезжал какой-нибудь Сартр или Хикмет, который с трапа самолета тут же возмущался, что, мол, у вас застенок, а не страна, что, мол, слова нельзя сказать, его брали под белы капиталистические рученьки и вели в Дом актера на пятый этаж — вот, смотрите, какие слова кому не дают сказать.

Судьба наша с Ширвиндтом такова, что еще со времен тех капустников мы идем вместе по жизни не только как коллеги, но и как друзья, и только позже сформировались в творческий дуэт двух персонажей-антагонистов. Наша эстрада начиналась еще с театральных подмостков Ленкома, где я играл чаще всего голубоглазого блондинчика — положительного комсомольца с озаренным лицом в стиле «Будь готов» и полубезумным идейным взглядом а-ля «Всегда готов», а Ширвиндт вечно был антиподом этого героя — асоциальным ненадежным типом, слащавеньким таким пошляком и циником-прохиндеем. Классический контраст двух противоположностей, сошедшихся в прочном единстве нового творческого пути конца 50-х — начала 60-х и освоивших далекое светлое будущее до начала XXI века. Один — скептик с сарказмом, другой — простак с наивными идеалами. Таковыми были наши Счастливцев и Несчастливцев, написанные позже Григорием Гориным специально под наше амплуа, такими являются Орнифль и Маштю, а также Думающий о России и Американец из «Привета от Цюрупы».

Афиша спектакля «Привет от Цюрупы» (1999)

Театр нас связал и вел. Сначала это был Ленком, потом на Малой Бронной и, наконец, Театр сатиры. Театральная линия, параллельно с которой продолжались и капустники, и просто выступления на шефских или дружеских вечерах, способствовала и нашему пониманию друг друга, и профессиональному росту как театральных эстрадников. Именно так следует нас называть, ибо наш дуэт был единственным на эстраде тех лет, вышедшим из театральной среды. Вспомнить хотя бы Шурова и Рыкунина, Миронову и Менакера, Карцева и Ильченко, Тонкова и Владимирова или Березина и Тимошенко. Все они были чистыми эстрадниками, от нас же этим не пахло. Тут была своя драматургия, особенная интонация, театральная импровизация и своеобразная харизма, хотя Эфрос как раз видел и возмущался почему-то именно эстрадностью Ширвиндта: «Многолетнее увлечение капустниками сделало мягкую определенность характера Ширвиндта насмешливо-желчной, и ему не хватало той самой муки… ему надо было как-то растормошиться, растревожить себя». Но надо отметить, что как раз капустники помогли Ширвиндту избавиться от ненужной тяжести, скованности и разбавить густоту характера роли приятным, слегка сатирическим послевкусием.

Знаменитый дуэт (Ширвиндт — Державин) выступает в качестве ведущих «Утренней почты»

Появление нашего дуэта на телевидении началось с приглашений на «Огоньки» и в «Утреннюю почту» в качестве ведущих:

— Александр Анатольевич, объясните мне, чем отличается прямой эфир от записи? Ведь говорят же все равно одно и то же.

— Михал Михалыч, не прикидывайтесь. Вот что говорят ваши друзья после вашего выступления на голубом экране?

— Как тебе не стыдно!?

— В-о-о-т. И что вы отвечаете?

— Я отвечаю, что все это потому, что самое смешное и острое у меня «вырезали».

— Вот видите. А в прямом эфире сразу видно, что «вырезать» из вас нечего.

Тогдашняя цензура не пропускала пошлость, извращения и грязь на экран, но взамен требовала достойный интеллектуальный высокохудожественный материал.

Когда мы в «Утренней почте» читали письма от телезрителей, выглядело это так:

— Александр Анатольевич?

— Ау?

— Вот телезрители спрашивают: Новый год — это мужской или женский праздник?

— Конечно, женский.

— А почему?

— Потому что в этот день женщины варят, жарят, режут, шинкуют, в общем, готовят. И это для них большой праздник.

— А мужчины что делают?

— А мужчины больше сильны в теории.

— А на практике?

— А на практике они тоже больше сильны… в теории.

Вместе с телезрителями мы включались и в спортивное движение:

— Куда это вы рванули, Михал Михалыч?

— Да вот захотелось вперед, с ветерком. Правда, правая нога болит.

— Это старость.

Невозмутимые, строгие лица юмористов-джентльменов — визитная карточка дуэта

— Не думаю. Левая нога — ровесница правой, однако же не болит.

Или на фоне ритмической гимнастики:

— Кстати, Михал Михалыч, телезрители спрашивают: «Как и из чего сделать форму для ритмической гимнастики?»

— Я думаю, лучше будет перешить из формы для аэробики.

— Логично. Кстати, вы держите спортивную форму?

— Держу.

— Где?

— В чемоданчике на шкафу.

Вот так, легко и ненавязчиво. Конечно, сейчас юмор перестал быть художественным, тонким и изящным. В моде юмор тупой, тупой и еще тупее. Рассмешить любым способом — вот что стало приоритетом. Это называется оболваниванием и напоминает ситуацию с французскими комедиями с участием Луи де Фюнеса или группы «Шарло», невероятно забавлявших подростков 70-х, сегодня же того, кто надумает пересмотреть это кино, ожидает жуткое разочарование. (Фильмы же Гайдая, Рязанова, Данелии, Бирмана живы и пересматриваются с наслаждением по сей день.) Или другая крайность: обличение пороков с такой злостью, которая сокрушает помимо гнилых трухлявых деревьев и молодые перспективные саженцы. Ужасно, когда сатирик превращается в ядовитую змею, изрыгающую в зал массы желчи, тем самым ну никак не сея доброе. Публика смеется, но страшен тот смех… Полная деградация, как в первом, так и во втором случае. И думается, что мы старались сохранить лучшее, что со времен «капустников» нас окружали добрые, веселые, сильные духом личности, такие как Михаил Жаров, Леонид Утесов, Клавдия Шульженко, Марк Бернес, Илья Набатов, Ростислав Плятт. Они не стали пошлыми по той же причине. Кто-то сверху даже говорил, что их юмор понимает только жидкая прослойка старой интеллигенции. Думаю, это и близорукость, и элементарная зависть. Мы с Ширвиндтом любим повторять: нас никто не любит… кроме народа. А это главное.