В одном из дворов увидели мужичка – то ли лучину щипал, то ли что-то мастерил из полена маленьким топориком.

– Здра-авствуйте! – как-то по-северному нараспев заговорил Илья. – Вы нам не подскажете, где тут Центральная улица, дом восемь? Нам в Чухломе, – ударение сделал на первый слог, – сказали, что дом продается.

Мужичок выпрямился, посмотрел на Илью и Романа удивленно, потом оглянулся на избу и крикнул:

– Ма-ам!

Дверь открылась, во двор выскочила кругленькая, в серой одежде, сером платке, с поразительно большим лицом старушка.

– А? Чо?

Роману она напомнила какой-то известный персонаж из русской классики, и он копался в памяти, пытаясь найти, какой именно. Поэтому много важного, происходящего в данный момент, упускал.

– Да вот, – приподнял топорик мужичок, – насчет дома пришли. Кудрявцевых.

– Ой, пойдемте, пойдемте! – Старушка покатилась за ограду, поглядывая на Романа и Илью с любопытством и надеждой. – Дом-то давно хозяев ждет! Рядышком тут.

Прошли несколько домов, похожих друг на друга. Перед одним старушка резко остановилась:

– Вот он.

Как и остальные, дом был одноэтажный, но с симпатичным окошечком под крышей. Сохранились остатки резных кружев. Вокруг дома – ровный снежный покров: никаких человеческих следов, лишь цепочки кругловатых вмятин – или собаки пробегали, или кошки, а может, лисы.

Роман смотрел на фасад дома с двумя темными окнами, и что-то внутри сжалось, больно и хорошо, но ненадолго – он заметил, что верхние венцы с правой стороны сруба гнилые. Шифер на крыше был там обломан, и, видимо, вода источила бревна.

– Внутрь-то зайти желаете? – спросила старушка.

– Что заходить, – досадуя на недавнюю сжатость в груди, рассердился Роман, – дом гнилой ведь. Вон, – указал пальцем на трухлявые венцы.

– Да тут работы на два дня! – голос старушки стал умоляющим. – Заплату из бревешек поставить да два листа шиферу положить…

«Родственничков ее каких-нибудь дом, – решил Роман, слушая, как она расхваливает товар. – Процентов двадцать от продажи пообещали, вот и старается».

– …Дому хозяин нужен. Еще год-два, и повалится. Жалко ведь!.. Давайте-ка внутрь войдем, там и мебель есть. И кровати, и комод стоит, и стол добрый еще, обеденный. Буфет…

– Ну что, Ром? – спросил Илья таким тоном, будто Роман действительно присматривался к этому дому, всерьез решив купить здесь жилье.

– Да не хочу я ничего! – Роман фыркнул и, вытягивая из кармана пальто сигареты, пошел в сторону Чухломы.

Метров через пятьдесят остановился. Закурил. Искоса поглядел на Илью и старуху. Те о чем-то разговаривали; Илья достал блокнот, стал записывать. Кивал словам старухи, улыбался.

«Неужели хочет сам гнилушку эту брать? – подумал Роман, но тут же догадался: – Материал собирает».

Обратно шли молча, порознь. Роман впереди, Илья чуть сзади.

Прикрытое в течение всего дня дымкой солнце сползло на край неба, и стало совсем тоскливо. Мороз усилился. Роман трясся под своим тонким свитером и пальто. Ноги замерзли. «На хрен я вообще поехал? – с какой-то детской обидой неизвестно на кого думал он. – Что хотел увидеть? Творческая командировка, блин!»

И в который раз за этот длинный день вспомнился родной городишко, побольше, конечно, Чухломы, но тоже райцентр, тоже вдалеке от железной дороги. В нем Роман жил до призыва в армию безвыездно, томясь и мечтая вырваться, посмотреть страну, на самолете полетать, проехать на поезде сначала до западного края, потом до восточного. Но не получалось – денег все время не хватало, считали, как говорится, каждую копейку.

В шестнадцать-семнадцать лет он уже ненавидел свой городок. Ненавидел, но и изучил до последнего переулка; из тридцати тысяч жителей, казалось, всех перевидал на улицах, сотни характеров невольно узнал. Ну, может, не характеров, но уж типажей – точно. И потом этот запас он использовал, когда занялся литературой. Хватило лет на пятнадцать. О Москве писать не получалось – Роман ее не понимал, да и не стремился понять. Скорее боялся. Знал несколько мест – общежитие Литературного института и его окрестности, сам институт, Коломенское, где сейчас жил, Цветной бульвар, где работал, – а остальная территория опасна, враждебна… Нет, были у него несколько вещей о Москве, но написанных за неимением другого материала. А поездки в Германию, Париж, в Сергиев Посад, Верею, Можайск, даже на родину (иногда проводил там отпуск) почти ничего в душе не оставляли. В лучшем случае – статью удавалось написать в газету. Нет, про поездку в Можайск нафантазировал яркую повесть, но это оказалось исключением…

«Что хотел увидеть-то?» – все пытал теперь себя Роман, хрустя и хрустя снегом, глядя влажными от слез (ветерок ледяной потягивал с озера) глазами на жидкие огоньки Чухломы. Очень быстро, как-то неправдоподобно быстро темнело.

«Да просто дома надоело, вот и рванул. И нечего за литературу прятаться. Новые пейзажи, видите ли, новые люди. Чухломчаночку потрогать, хм!»

Дохрустели наконец до трассы.

– Ром, погоди, – стал нагонять Илья. – Давай вон под елочками посидим.

Справа от трассы был маленький лесок – две высокие ели, десяток пониже. Как семья: мать с отцом и дети…

Роман взбеленился:

– Ты с ума сошел! Я окочурюсь сейчас… До гостиницы…

– А мы выпьем – и согреемся. У меня с собой. Выпьем, посидим пять минут буквально.

Спорить сил не было. Свернули, по глубокому снегу вошли в лесок. Илья достал из бокового кармашка рюкзака фонарик, включил.

Лапы елей опускались почти до земли. У высоких, правда, оставался зазор с полметра. Туда Илья и нырнул, через несколько секунд позвал таинственно:

– Забирайся, Ром. Кла-ассно!

Роман забрался. Стоять под лапами было невозможно, только сидеть на корточках. Хорошо, что снег под кроной отсутствовал – лишь сухая хвоя, как коврик.

Илья приставил фонарик к толстому стволу – «это у нас будет костер», – стал расстегивать рюкзак. Вынул бутылку водки, пакет с какой-то закуской, спальные коврики.

– Сверни и подложи под себя, – подал один Роману. – Эх-х! – обнаружил в рюкзаке фотоаппарат. – А фотать-то забыл совсем!

– И хорошо. Когда снимаешь, живые впечатления стираются.

– Да?

– Да, я замечал. Или фотографируешь, или на камеру снимаешь – как бы им доверяешься. И потом начинаешь вспоминать, а все блеклое – все как бы в фотки, в записи ушло. И с прозой так же…

– А, с этим я согласен, – перебил Илья. – В прозу жизнь перетекает мощно. Иногда жалко даже.

– Значит, – сам не понял, пошутил или нет Роман, – проза хорошая.

Илья налил в помятые стаканчики водки, развязал пакетик с закуской.