Нет, всё-таки нет, не могу в это поверить: опять член чуть не выглядывает у него из ширинки, как любопытный ребёнок, стоит ему только подумать об этом. О женщинах и о том, что он с ними делал и что будет делать ещё. Кажется, ему понравилось, он хочет знать, что стало с этой девушкой, которую он преднамеренно и зло употребил. Но он же знает это. Этот мужчина неисправим, нет для него эффективного планирования и стимулирования, если он хрен слушает, который ужесточается и хочет в ком-то закрепиться, но сам не имеет для этого никаких привязок. И рано или поздно женщины с него спадают, а он из них вываливается. Каждую ночь, засыпая рядом со своей женой, он одиноко и сиротливо теребит свой ствол, своё рождественское дерево, способное стоять хоть целый год, ещё и сверху что-нибудь висит, просто удивительно. Мужчине кажется, что это теребление усыпляет его, — должно быть, это так, ведь есть покой и неутомимому, когда на него наконец снизойдёт сон. Такой красивый отвлекающий узор мы нарисовали на стене. Я не могу от него оторваться. Можно собирать о людях всё больше и больше сведений, но полицейские, следователи видят во всём только то, что само идёт в руки, и только поверхностное. Всё остальное идет в отбросы. Полицейский психолог с его изломанным профилем преступника тоже должен вернуться в школу искусств и заказать себе новый. Результат поиска, труп, мы нашли, стоп, его у нас пока нет, но скоро будет, однако зерно фантазии, повлёкшее за собой убийство, мы, к сожалению, не можем найти, поскольку мы не знаем, где его вообще искать. Этот человек дикий, но он сам по себе, у других для этого есть комната со спортивными снарядами или приборами для хобби, и они довольствуются этим. Не удивительно, что психолог всегда может расписать эту комнату, да комнате это и необходимо. Поскольку человек с детства любит заниматься своими фекалиями, но он, понятно, не делает этого на людях, ведь он не собака, и мы не можем застать его за этим занятием вживую. И камеры на него нет, хотя эти камеры уже повсюду. Жаль, что мы лишены такого зрелища. Но скоро появится на телевидении и такая передача, где смогут высказываться убийцы. Детство под впечатлением смерти матери-алкоголички, но это смелая интерпретация, пьют-то все, но не все с такими последствиями, попробуй найди потом шкуру сына, пробитую синей печатью крадущейся смерти. Найдут только от ворот поворот, и холод, и скользкую гладь, и голод — но по чему, неизвестно, и найдут слипшуюся тряпку, но не то, что было положено. Большой пластиковый рулон сидит на женщине как влитой, как будто эту женщину влили в рулон. Кажется, под испачканной тряпкой была положена лишь лесная почва. Больше ничего. Послушай, случилось что-то ужасное! И вот уже воспоминания о мёртвой, связанные с её непрекращающимся плачем, с боязнью темноты, и тут же рядом снова умерла женщина, не от любви, не совсем своей смертью, но всё же. Она ничего не могла поделать, ведь она была лишь враждующей стороной в невидимой битве кусающего локти сознания против своего хозяина, который и сам огрызался от страха. Он бросался кусаться ещё до того, как пора. Чтобы потом с ним ничего не случилось. Соски и срамные губы многих женщин могли бы спеть об этом свои негармоничные песни, но они поют их не обязательно в хоровом коллективе, а в стороне от размеченной дороги, поэтому одна ничего не знает о других. Мне кажется, из-за этого мужчина, о котором я говорю, конкретнее и живее женщин, которых он встречает. Они думают, что знают, отчего они с ним, они ощутили горячее дыхание любви, почувствовали жаркие зубы желания, и эти следы укусов в форме полумесяца докажут им, если они забыли, боже мой, больно же, а я и не знала, что это так больно, когда я так любовно давала, нет, просила. Но с виду выглядит так, что эти женщины дают свои телесные дома в обмен на что-то более долговечное: заложенное кирпичами или забитое досками. Тоже неплохо, но куда им тягаться. Дело вкуса: кому нравится поп, кому попадья, а кому попова дочка. Итак, они должны передать свои домики в виде полуфабрикатов, чтобы их наконец смогли отремонтировать, чтобы перед ними болталось на верёвке бельё, но не их бельё, которое весело вьётся по ветру, как песня, которая давно может странствовать по свету не на верёвке, а самостоятельно, стоит только погромче вкрутить радио. Но лучше покрутиться самому, на перекладине. Раны надо дезинфицировать и приложить к ним пузырь со льдом. Остудить можно и прижав к груди отчаянную голову: она либо ревёт, действуя тебе на нервы, либо кусается. У кого ничего нет, должен заинтересоваться хотя бы их имуществом, если уж больше нечем, думают эти женщины, и они уже готовы раздарить всё, что у них есть, лишь бы скорее проснуться в чудесном свете любви, льющемся из человека, который проглотил — нет, не палку, а карманный фонарик. И он теперь их солнышко. Они были бы для мужчины, так сказать, наполнителем заварной трубочки, таким лёгким, таким прелестным, со всем их имуществом, которым они опутаны и которым они опутали мужчину, м-мц, пальчики оближешь! Так они про себя думают. Пока вообще не потеряют представление, что же в них есть, и тогда отправляются к адвокату, чтобы он им это объяснил и чтобы посмотреть, кто или что к ним вернётся через некоторое время — если вернётся — после того, как они через нотариуса перевели своё имущество другому, который оказался его недостоин. Ничего, зато имущество его достойно. И теперь она одна. Никого. Теперь адвокат её должен спасти, нет-нет, он бессилен, ведь подпись уже стоит, и он рассеянно подпиливает свои ногти. Да, кто завистлив к удовольствиям других, тот обречен на расстройство, дорогая госпожа пианистка! А вот и оно, расстройство.

Жандарм умеет обращаться с женщинами, владеет этим таинством. Эта персона, одна на пыльной дороге, потом в окне съёмной квартиры, сейчас она целиком предоставлена самой себе в её нетерпеливом беспокойстве, так, сейчас она довольно долго готовила еду, уже пора и телефону зазвонить. О, это ты. Рада слышать. Ты где? Всё это время она была в поиске самой себя, то есть в поиске того, кто бы её понял, поскольку лишь тогда она будет знать, кто она. Тонна путеводных книг с дорожными указателями у кровати, где мы все их громоздим, и вот она наконец нашла себя. Не удивительно, что поиск длился так долго, ведь она нашла себя как раз в другом, где и не рассчитывала найти. Заважничаешь тут. Обмен кольцами, то, сё, где сейчас твоё золотое кольцо, скажет будильник. Подъём! Пора! Жизнь уже на пороге и сейчас войдёт к вам в дверь. Ведь вызов жизни ты подписала у господина нотариуса, Герти, Хайди, Карин. Хорошо. Теперь женщины снова знают, что написать в их до мельчайших подробностей продуманном исковом заявлении, которое они всё равно скоро заберут назад. Это должно было сработать так-то и так-то, но не получилось. Уже несколько лет ходят слухи, в том числе и в районном городе, что жандарм иногда пускал в ход удар левой и правую тоже применял, но как это проверишь. Коллег не проверяют, даже если их терпеть не можешь. Если посмотреть на его долги, ему не позавидуешь. И зачем он покупает земельные участки, у него же есть один, от жены. Называется имя, я не знаю, как оно звучит и где могло состояться формальное мероприятие, на котором было названо это имя. Скала — это не препятствие, его легко преодолеть. Но беспрепятственность этих женщин непреодолима, — нет, я поверить не могу, они оставляют настежь даже садовую калитку, которая и так-то высотой по грудь, лишь бы поскорее приступить к любви. Они каждый день представляют собой новое спецпредложение со скидкой. К ним так и кидаются те, кто не хочет тратиться. То, что они принимали за начало, оказалось концом. Как будто любовь не смогла бы перелезть через забор, если бы действительно хотела войти. У женщин пропал аппетит. Сегодня они снова выпускали джинна из бутылки, и теперь хотят, чтобы их уложили на месте. Как солнце ласкает цветок, так же легко, а главное так же быстро. Лучше прямо сейчас. Мы должны опередить солнце. Ведь оно всегда уходит в тот момент, когда цветку лучше всего. Они хотят сами добывать себе пропитание, женщины, а это издревле мужская привилегия. Но зачем же действовать себе во вред, глупые, лучшее время которых, кажется, наступает только при смерти, когда у их постели будут конкурировать сразу несколько человек, не зная, кто первый. Да, солнце тоже кажется, это его цель, оно прилагает усилия, чтобы показаться. Чем больше сил они приложат к жизни, тем больше сил им будет потом недоставать, женщинам, в доме престарелых на Мальорке, где, естественно, приходится говорить на их языке — языке денег, если от них ещё что-то осталось. От денег. Их поиск — это как Тихо встань и Иди домой. Но они ещё ненадолго остаются, стереть пыль с мебели; безделушки, милые мелочи, излишества — всё валится у них из рук. Но им по-настоящему больше ничего и не нужно, кроме любви. Потому что у них больше ничего и нет. Я вас спрашиваю: вам что-нибудь нужно? Но на это вы мне уже ответили. Они ответили мне поисками самих себя. Должно быть, где-то однажды себя потеряли, только для того чтобы снова победно схватить себя и тут же швырнуть кому-нибудь в пасть. Вот вам, а соусом полейте по вкусу. Зачем мы вмешались в их цели? Женщины в целом, по прошествии тысяч лет, наконец-то повзрослели и сами выбирают на карте и по карте вин, и они выбирают на выборах, и кого же — самих себя, причём в ком-то другом, кого они даже не знают толком. Он как я, думают они, он не такой, как Вальтер или Герхард, которых я больше знать не хочу. Пошли они. Эта позиция, однако, никогда не приводит женщин к неторопливому движению. Да это и не нужно, они ведь знают, где хранится их сокровище. Теперь я отчётливо вижу, что вот-вот что-то случится. Я вижу это с испугом, в моей маленькой кузне, где сейчас выковывается моё произведение, правда без огня, я обхожусь без тепла, произведение пока ещё такое маленькое, что я не могу бросить его в огонь. Я уже намекала, к какому классу людей принадлежит этот мужчина, а впрочем, он вообще не принадлежит ни к какому классу, его надлежит отправить назад, в детский сад человечества, где его, как нас, наконец-то воспитают, ведь его учитель терялся перед ним: сидит ученик и молчит, хотя его спрашивают. Раз ему в торец, резко, как колют дрова, чтобы раскололся наконец, но нет, не колется, только встрепенулся в нём зверь, которого спугнули, но тут же снова улёгся. Мальчик всё ещё не учится, хотя мы посоветовали ему, как сделать это лучше, потому что нам его жаль, и ещё добавили: ну, Бог в помощь, а что из тебя получится, мы и знать не хотим. Но всё-таки пришлось узнать, хотим мы или не хотим: получился жандарм. Вот воспоминание, всплывшее из детства и снова канувшее на дно, это воспоминание нам ещё надо переварить.