– Да вроде бы нет.

В наступившей тишине было слышно, как трещат в огне пылающие сучья да сухо постреливают угольки, выбрасывая в темноту россыпи алых искр. Мужчины, освещенные костром, походили на два неподвижных изваяния, лишь глаза их поблескивали, отражая отблески пламени.

Прикурив от головни, Реутов заговорил, и вид у него при этом был такой, словно он не к собеседнику обращался, а к темной стене леса за его спиной:

– Что такое штаб округа и какие в нем дела творятся, рассказывать не стану, ты не маленький, сам соображаешь, что к чему… сугубо штатский человек с девяносто пятого года. – Реутов зло затянулся дымом, держа сигарету в кулаке, как подросток, прячущий сигарету от посторонних взглядов. – Но генерал Конягин, поручивший тебя моим заботам, чувство меры давно потерял, вместе с совестью. Я полагаю, что командовать ему недолго осталось, как и самому начштаба, Завадскому. Уж очень оба увлеклись, рылами дуб подрывая, по уши перепачкались, не отмыться. – Реутов хохотнул, хотя было заметно, что ему совсем не весело, скорее наоборот.

– Хотите мне что-то конкретное сообщить? – спросил Хват, сохраняя нейтральное, почти безразличное выражение лица. – Я в баснях не силен, плохо воспринимаю всяческие иносказания. Что за дуб?

– Тот самый, с которого желуди сыпятся. В виде звезд на погоны и всяческих привилегий.

– А если без аллегорий?

Реутов высосал остатки никотина из окурка и швырнул его в костер.

– Скажу напрямик. Я вояка. Выполняю приказы. Один из них, тот, что касается отправки тебя к чертям на рога, мне не нравится, но выполнить его я обязан. А ты? Тебя ведь присяга не держит, субординация не поджимает. Почему бы тебе не отказаться? – Реутов сунул в зубы новую сигарету. – Дело темное, почестей не сулящее. Сошлись на понос, на радикулит с коклюшем и поезжай домой. Никто тебя не осудит, сугубо штатский человек.

– Еще как осудит, – возразил Хват.

– Кто?

– Тот, кто мне каждое утро в глаза смотрит, когда я бреюсь. Собственное отражение. Его ведь не проведешь, товарищ полковник.

– Ну да, ну да, – закивал Реутов, морщась, как от зубной боли. – Сам когда-то таким же был. Честь, долг, верность данному слову…

– Разве это плохо? – спросил Хват.

– Как тебе сказать. – Реутов помялся. – Взять хотя бы меня, я в полковниках до сих пор хожу, потому что слишком долго во всякие идеалы верил. А мог бы давно в генералы выбиться, без бэ.

– В Конягины? – Тон Хвата был подчеркнуто ровным.

– Почему обязательно в Конягины?

– Тогда в Завадские. – Это прозвучало, как окончательный приговор.

– Ха, как будто других вариантов нет, – не слишком уверенно возразил Реутов, вечный полковник, так и не выбившийся в генералы.

– Без чести и совести? Их тысячи, таких вариантов. – Хват усмехнулся и добавил: – Но вот беда, все они приводят к одному результату. На свет появляется очередной щекастый счастливчик в шикарной иномарке. А ты исчезаешь. Тебя, прежнего, нет.

Реутов подбросил в огонь сучьев и, наблюдая за взметнувшимися языками пламени, глухо произнес:

– Тебя подставят, как пить дать, подставят. Грязная игра затевается, поверь. Шансов у тебя вернуться – ноль целых ноль-ноль-ноль тысячных. Вот о каком исчезновении тебе следует побеспокоиться, штатский ты человек. О буквальном. Физическом.

– Убить меня не так-то просто, – сказал Хват, задумчиво поджигая один прутик за другим. – Вот вы бы сумели, товарищ полковник?

– Если ты тот, за кого я тебя принимаю, то насчет рукопашки не уверен, – признался Реутов. – Староват я для подобных плясок народов мира.

– А как насчет стрельбы?

– Ну, тут мне равных мало, это я тебе без бэ говорю. – Полковник не сдержал самодовольную улыбку. – В тире молодняк меня еще обставит, за счет острого зрения. Но в бою на пересеченной местности я любому сто очков вперед дам. Если не сто, то по количеству патронов в обойме.

– Давайте попробуем? – предложил Хват, изображая всем своим видом ленцу и расслабленное благодушие. – Изобразим Онегина с Ленским. Надеюсь, часовые на выстрелы не сбегутся?

– На территорию спецназа ни одна падла без предварительного звонка не сунется, – заверил его Реутов. – У нас тут свои правила внутреннего распорядка.

– И дозоры свои, – продолжил Хват, отлично понимая, что с самого начала полковника страхуют его орлы, которым велено не обнаруживать свое присутствие.

– Допустим. – Взгляд Реутова сверлил собеседника, словно пытаясь проникнуть в его мысли. – Только как мы стреляться станем? Холостыми патронами, что ли?

– Меня один хороший инструктор на Алтае иначе натаскивал. Берешь в левую руку картонку, в правую – ствол. Кто больше дырок противнику наделал, тот и победил.

– А если я тебе плечо прострелю, как бы ненароком? – предположил Реутов. – Тебя ведь тогда на задание не пошлют, верно?

– Попробуйте. – Хват ответил полковнику прямым взглядом. – Но у нас на Алтае такое правило было: кто заденет противника, тот считается проигравшим.

– Заметано, – сказал Реутов, вставая. – Жди меня здесь, я скоро. Ты какой пистолет предпочитаешь?

– Лишь бы не китайской сборки.

– Подобного дерьма не держим-с. Предлагаю «ПСМ», годится?

– Именно то, что надо, – кивнул Хват. – Пистолетик легкий, плоский. А для того, чтобы картонку продырявить, крупный калибр не обязателен.

– Но учти, – предупредил Реутов, уже на ходу, – если ты мне одну из своих мелкокалиберных пуль между глаз засадишь, то жить тебе после этого всего ничего. Тебя с самого начала на мушке держат.

– Ой, товарищ полковник, – воскликнул Хват, – я всю свою сознательную жизнь у судьбы под прицелом. Состояние привычное и даже где-то бодрящее.

Прежде чем исчезнуть в темноте, Реутов обернулся и отчетливо произнес:

– Красиво сказано, но предупреждаю наперед. Специалистов уважаю. Пустобрехов и мудозвонов презираю до пятого колена.

– Тогда у нас есть шанс подружиться, – крикнул Хват ему вдогонку. – Если оба живы останемся.

* * *

Условились сходиться вблизи от освещенного костром пятачка, кто откуда вынырнет, без всяких джентльменских отсчетов, без жребия и очередности. Все, как в реальном ночном бою, только вместо голов или сердец под пули подставляются картонки. Их заготовили размером с развернутую книгу, договорившись держать эти своеобразные мишени на отлете, подальше от жизненно важных органов, как мрачно высказался Реутов. Похоже, он уже жалел, что затеял эту спонтанную дуэль, и только профессиональная гордость не позволяла ему пойти на попятный. Палить по едва белеющим в темноте мишеням – опасное занятие. То ли сам на пулю нарвешься, то ли случайно в противника попадешь. Будут разряжены две полные обоймы, прозвучат шестнадцать выстрелов. Много ли шансов не попасть друг в друга и не обзавестись сквознячком в черепной коробке? По прикидкам Реутова получалось: нет, таких шансов не много.