соперника. Несколько птиц стояли рядом, терпеливо или нетерпеливо ожидая своей очереди поклевать, они переступали с ноги на ногу, словно люди в конце долгой вахты.

Я чувствовал странное умиротворение, наблюдая, как медведь с перепачканной кровью нерпы головой уминает свою жертву. Ничего загадочного и непостижимого. Напротив, зрелище было знакомым, до привычного понятным. Никаких иллюзий о том, что мы друзья, у меня, разумеется, не возникало. Медведя я считал хищником, угрозой, который останется таким навсегда. Но он был угрозой с потребностями вроде наших, и, учитывая птиц и убитую нерпу, не слишком одиноким.

Некоторое время спустя Тапио понюхал ветер и двинулся назад. Под громкий хруст шейных и спинных позвонков я последовал за ним.

Мы шли молча, пока не добрались до участка берега, где, если посмотреть на юг, был виден Брюсварден и крест на могиле китобоя. Тапио сел на большой кусок плавника, и я последовал его примеру. Легкая зыбь сталкивала прибившиеся к берегу обломки айсберга. Солнце спешно клонилось к горизонту, его лучи преломлялись о лед под совершенно невероятными углами. Синего было столько, что воспринималось с трудом.

– Я скоро уеду, – объявил Тапио. – Наверное, на следующем корабле, который сюда зайдет.

Поначалу я говорить не мог от шока и уныния. Отчаяние тошнотворной волной накатило из глубин, в которых все время скрывалось. Ведь отчаяние можно лишь приглушить или игнорировать, а изгнать не получится. Оно червяком подтачивает изнутри.

Естественно, я не сдержался и озвучил свою детскую тревогу.

– Это потому, что я что-то сказал или сделал?

– Не говори ерунды! – фыркнул Тапио. – У меня своя жизнь, у тебя – своя. Зверолов, если хочет добиться успеха, должен учиться самостоятельно заботиться о своих угодьях. Партнеров в этом деле не бывает. Я провел с тобой зиму, чтобы поставить тебя на ноги, и вот этот этап пройден. Ты стал вполне приличным охотником. Если не впадешь в летаргию, то, наверное, выживешь.

Я не мог посмотреть в глаза Тапио. Горло судорожно сжималось. Плакать перед Тапио не хотелось, только не после всего, что я сделал, чтобы заслужить его одобрение.

Тапио положил мне руку на плечо. Подняв голову, его смущение я почувствовал, а снисходительность – нет. В его взгляде читалась жалость и, как мне показалось, тоска.

– Свен, послушай меня, послушай! Мы с тобой уже не молоды. Сколько тебе лет? Тридцать пять?

– Тридцать девять.

– А мне почти сорок шесть. Я свой выбор сделал. Ты должен поступить так же. Если считаешь, что остаток лет хочешь посвятить звероловству в Арктике, значит, нужно попробовать. Вечно держать тебя за руку я не могу. В звероловстве тебе не хватает лишь уверенности, а ей не научишь.

– Понимаю, – сказал я, желая, чтобы так оно и было. Но я не удержался от того, чтобы не признаться Тапио, что не хочу оставаться в Рауд-фьорде один. Меня пугала сама мысль об этом. Порой я лежал без сна, боясь, что Тапио умрет и мне придется заботиться о себе самостоятельно. Перспектива казалась настолько зловещей, что дыхание становилось частым и поверхностным, легкие не наполнялись, перед глазами плыло. Все это я залпом выложил Тапио.

Тот вгляделся в меня, словно пытаясь осмыслить то, что узнал об этой необычной особи, об этой заблудшей, трепещущей душе. Не попросить ли его взять меня с собой, куда бы он ни направлялся? Я мог бы снова стать его стюардом… К счастью, вслух я об этом не сказал.

– Чем бы ты занялся вместо звероловства? – спросил Тапио.

Я промолчал. С самого детства я завидовал тем, кто знал, чего именно хочет от жизни. Я этого не знал. Никогда не знал.

– Тогда попробуй звероловство, Свен. У тебя есть подготовка – польщу себе, отметив, что подготовка хорошая – и у тебя есть угодья. Есть самый тихий и прекрасный фьорд на свете. Я буду навещать тебя, когда смогу. Я буду всем о тебе рассказывать. Шпицберген, конечно, огромен, но в какой-то мере он как маленький город. А пока присмотрись к себе. Это шанс, о котором ты так давно рассуждал. Прислушайся к голосу, который звучит, когда стихают другие. Будь один, совершенно один. Не утверждаю, что ты обнаружишь что-то стоящее – вселенскую правду, точно, не обнаружишь, но, возможно, почувствуешь себя чистым, четким и действенным, как свежеобструганная палка.

40

Следующие четыре года я провел практически в полном одиночестве. Не все это время, но почти все. Первый год казался вечностью. Следующие почти не отложились в памяти.

К своему отъезду в июне Тапио составил список поручений, которые, по его мнению, мне следовало выполнить. Список получился не короче, чем контракт с шахтером, и поручения не легче, чем перечисленные в нем. Поручения были самые разные, от необходимых и очевидных (готовить припасы на зиму, держать ловушки чистыми и смазанными) до тех, что воспринимались таковыми в меньшей мере (откладывать дрова и пушнину как минимум три года, на случай если их станет меньше; искать путики на следующие зимы, чтобы ни одна часть угодий не истощалась, поддерживать надлежащую гигиену). Доныне не уверен в том, ожидал ли Тапио, что я выполню все эти поручения, или же просто хотел занять меня ради моего духовного и физического здравия. Он сказал, что время для первой части поручений появится у меня этим летом, а для второй – этой зимой, когда мне следует составить новый список. Я невесело рассмеялся, а Тапио – нет.

Когда Тапио сел на корабль, меня охватила безумная паника вкупе с унынием, от которых я не мог избавиться несколько дней. Эберхард, казалось, тоже приуныл, хотя в его настроении разобраться было сложно. Я много разговаривал с ним вслух, и когда это случалось, пес отводил глаза, будто считал дерзостью то, что я обращаюсь к нему напрямую.

Однако Тапио, разумеется, не ошибся – выполняя сложные поручения, я выбрался из черной пучины. Отвлечься оказалось несложно. Летом в Рауд-фьорде фантастически красиво. Постоянно забываешь, что среди лунного пейзажа может расти что-то зеленое и что любая растительность может превратить архипелаг в зеленые просторы. Север и восток архипелага – сущая Арктика, если столь субъективный термин допустим. Вдоль западного берега, находящегося под влиянием Западно-Шпицбергенского течения, есть немало мест, напоминающих север Швеции летом, – там луга, папоротник, дикие цветы и ива. На севере по-настоящему зеленые участки можно найти лишь под птичьими скалами, где голый камень тысячелетиями поливался пометом. Остальное едва покрывается растительностью даже в разгар лета, ведь там нет теплых атлантических течений, которые смягчили бы беспощадный холод Арктики, и ледовые повреждения очень сильны. Горные