– О, откуда у вас бабочка? Давно ее не видела. Мадам потеряла, а вы нашли? Благодарю вас, – и она протянула ручку, чтобы взять.

– Позвольте мне самому вернуть, пусть это будет приятным сюрпризом для вашей хозяйки.

Шаловливые глазки сказали ему, что они на все согласны.

Дверь гримерной приоткрылась, на пороге возник Курочкин.

– Не помешал, господа? – спросил он, поглядывая на фарфорово-цветочный бой.

– Заходи, Афанасий, – добродушно отозвался Лебедев. – Ты откуда взялся?

Филер предпочел поберечь ботинки от осколков и остался на пороге.

– Господин Ванзаров дал задание.

– Умеет он задания раздавать. Сам в отпуске, а мы трудимся, закатав рукава…

Ванзаров спросил, что случилось. И не спросил, как Курочкин нашел их. Лучший филер Департамента полиции кого хочешь найдет, из-под земли достанет.

Курочкин доложил, что час назад прибыл Диамант с приятной брюнеткой, они весело с шампанским позавтракали на террасе, после чего укатили дальше. У него не было приказа держать наблюдение за ним, поэтому филер остался в «Аквариуме». Были показаны фотографии звездочек «Аквариума», и Курочкин без колебаний указал на мадемуазель Горже.

– Вот и доказательство невиновности Диаманта, – сказал Ванзаров. – Афанасий, что-то еще заметил?

Курочкин замялся.

– Да как сказать, странность такая… В общем, за ним ходит Нитяев…

Фамилия оказалась незнакомой. Курочкин пояснил: Нитяев состоял в отряде филеров. Был послан в Киев, как раз вести Диаманта. Но упустил его. Был уволен без пенсии. Правда, не за этот промах, а потому что вскрылось воровство: к рукам Нитяева прилипали деньги, которые выдавали на расходы филеров. Расходов не было, а деньги выписывались. Грязное дело…

– Кто же его нанял? – спросил Лебедев.

– Это интересный вопрос, – ответил Ванзаров, когда Жанетт сделала глубокий книксен кому-то, кто был у него за спиной. Он оглянулся.

– Господин Ванзаров, могу просить вас на два слова?

Платон, и без того серьезный, был мрачнее свинцовых туч. Что уже скоро, по осени, встанут над Петербургом.

Такой просьбе Ванзаров отказать не мог.

Он отпустил Курочкина вести наблюдение дальше, а Лебедева попросил дождаться пристава Левицкого, который вот-вот прибудет. И не крутить его в бараний рог. Пристав человек армейский, надо быть снисходительным. Тем более что на его участок пало ограбление века. Пожалеть надо человека.

Было видно, как трудно дается то, на что решился Платон. Хотя юноша прекрасно владел собой для своих лет, но бывает груз не по силам. Кажется, он готов был взорваться от внутреннего напряжения. Ванзаров не стал торопить то, что должно произойти само.

– Мой дядя очень сильный человек, – наконец начал он. – Иначе не смог бы пробиться с самого низа и построить семейное дело. Он хитрый, но гордый. И он запретил мне раскрывать вам некоторые обстоятельства. Но я считаю, что в такой ситуации скрывать от вас деловые секреты глупо…

Ванзаров терпеливо ждал, чем окончится исповедь.

– В контракте, который согласилась подписать Кавальери на двойной бенефис, кроме огромного гонорара, прописано особое условие: в случае отмены бенефиса она получает отступные… – тут Платон запнулся, чтобы не назвать цифру, – …в огромном размере.

– Насколько огромном?

– Все, что дядя выручит за зимний сезон с оперетты, надо будет отдать. И то не покроет долг… Фактически это разорение театра.

Интересная новость совсем по-другому открывала «злодейскую записку». И даже падение мешка с песком. Жаль, что она открылась слишком поздно.

– У Отеро такой же контракт? – спросил Ванзаров.

– Нет, обычный. Она согласилась легко. Кавальери уперлась: не хотела петь с ней в один вечер ни за какие посулы. Согласилась только после двойного увеличения гонорара и этого драконовского условия. На нем настаивала…

– Зачем же Георгий Александрович пошел на такой риск?

Платон только пожал плечами.

– Его право, он хозяин. У дяди была мечта, и ради нее он готов был идти на что угодно.

– Причина отмены бенефиса указана?

– К сожалению, нет. Все очень расплывчато. Причиной можно представить все что угодно: простуду, насморк, вывих ноги. Одна из них не сможет выйти на сцену, тогда представление срывается, и Кавальери получает отступные. Причем сразу…

– Отеро знает об этом условии?

На Ванзарова взглянули как на сумасшедшего.

– Разве дядя похож на самоубийцу?

Оказывается, в театре, где любой слух разносится лесным пожаром, есть секреты, которые умеют хранить. А нимфа с невинным личиком открывалась с новой стороны: она оказалась крепким дельцом с бульдожьей хваткой. Кто бы мог подумать?.. Вот и верь после этого женской красоте…

– Логично предположить, – сказал Ванзаров, – что Кавальери, кроме отступных, затребует еще компенсацию за украденные драгоценности.

– Затребует. Это крах не только театра, а всего. Придется продать все подчистую. Мы останемся нищими.

Хоть Платон держался отменно, но было заметно, чего стоит ему эта выдержка и спокойствие. А к чужому страданию Ванзаров всегда относился как к собственной боли. Чего не притупила служба в полиции.

– Почему она хранила все драгоценности в театре? – спросил он. – Это все равно что поставить сейф посреди сада.

– Вероятно, в Париже так принято, – ответил Платон. – Или надеялась, что имя ее… покровителя охраняет лучше банка.

– Кто ее покровитель?

Платон выразил удивление.

– И вы не знаете? Об этом весь город болтает… Князь Барятинский, наследник великой фамилии и владелец безграничного состояния. Это его подарки были в сейфе… Самые ценные – его.

Фамилия была на слуху. Заниматься мелочным разорением какого-то частного театра князю явно не пристало. Ванзаров слышал о нем только самые лестные отзывы: отличный офицер и добрейшей души человек. Князь и подлость – две вещи несовместные.

Исповедь закончилась. Но, кажется, Платон хотел еще что-то сказать. Только теперь ему надо было помочь.

– Раз у нас пошла такая откровенность, может, расскажете, что от меня скрывают господа из вашего театра о мертвой барышне? – спросил Ванзаров.

Прежде чем ответить, Платону пришлось набраться решимости.

– Она была в театре, – вырвалось из него. – Месяца три назад… Сам видел ее мельком. Приходила, как все они приходят, блеснуть талантом и получить ангажемент на летнюю сцену…

– Ее прослушивали Морев, Глясс и Вронский?

Платон кивнул.