Майор взглянул на часы: самое время выбираться из «гнезда» мадам Жерми.

— Вам давно стало известно, что Смолевский является бывшим белым офицером и что «юродивость» его — всего лишь маска?

— С того дня, когда в чине прапорщика он, тогда еще совсем юный, окончил школу контрразведки, созданную деникинцами в Одессе при военном училище.

Услышав об этом, майор-особист лишь удрученно осклабился. Знали бы в местном отделении НКВД, каких «зубров белогвардейщины» они все последние годы терпели у себя под боком!

— Да-а, — вздохнул он, — грустная вырисовывается картина.

— Понимаю: все меня «проморгали». Ну, меня — как меня. А вот «юродивого» штабс-капитана…

— Не скажите, не так уж и все, — исподлобья взглянул на нее Гайдук. — Однако никогда больше не возвращайтесь к этой теме.

— Естественно. И вообще разве я когда-нибудь с кем-нибудь была столь откровенной?

По всем канонам энкавэдистской практики, в эти минуты он должен был бы чувствовать себя предателем дела революции, покрывающим затаившихся врагов. Причем покрывающим неизвестно по каким мотивам. Исходя из условий военного времени, ему попросту следовало бы пристрелить сейчас и Бонапартшу, и штабс-капитана. Однако Дмитрий вдруг поймал себя на мысли о том, что никакого особого чувства вражды, или хотя бы неприязни, по отношению к этим людям не ощущает. Мало того, он вспомнил о сговоре старшего лейтенанта Вегерова с председателем горисполкома Степногорска и о той реальной угрозе, которая подстерегает его самого.

— Но, упреждая ваш следующий вопрос, — не уловила истинной сути его душевных терзаний Анна, — скажу, что во времена своей офицерской юности, этот мужчина был страстно влюблен в меня, и даже мечтал о женитьбе.

— Подобных вопросов я задавать не стал бы.

— И все же очень хотелось бы услышать его. Ясно, что детали нашей размолвки вас и в самом деле интересовать не должны. Кстати, штабс-капитан до сих пор считает меня своей гражданской супругой, хотя поводов для этого у него не много.

— Даже так, супругой?! — невольно вырвалось у Дмитрия.

Ведь он помнил, что в городе все считали: о Гурьке, живущем в скромной саманной хате буквально в пятидесяти метрах от «замка Бонапартши», по ту сторону заброшенного парка, Анна заботилась исключительно из христианского сострадания, которое проявлялось к холостяку-конюху не только у нее одной. А еще Гайдук неожиданно открыл для себя, что заброшенную кем-то хату городской юродивый избрал очень удачно: по вечерам ходить в гости к мадам Жерми он мог, не привлекая чьего бы то ни было внимания. Словом, та еще парочка!

— Пусть моя откровенность не послужит вам поводом для ревности, мой майор.

— Не беспокойтесь, — жестко заверил ее Дмитрий. — Никакой ревности ваша близость с гражданином Гурькой у меня не вызывает.

— Не забудьте, что нам еще следует заехать за Серафимой Акимовной, — тут же с ухмылкой соперницы напомнила ему Жерми.

Майор лишь сухо поздоровался и, подняв нелегкие чемоданы Анны, направился к выходу, приказав обоим беженцам следовать за ним.

Священник тоже подался было по дорожке сада, явно намереваясь благословить их на далекий путь, однако особист жестко пресек его потуги: «Отставить! Вернитесь в дом. Только этого мне сейчас не хватало!» По инерции отец Иннокентий ступил еще два шага, осенил размашистым крестом уходящих и покорно побрел в помещение.

— О, да у вас крытая брезентом машина, — бодро констатировала Жерми, поднимаясь по самодельной металлической лесенке в кузов и усаживаясь на застеленную каким-то старым одеялом лавку по правому борту. — Как мило! Чувствуешь себя, словно в цыганской кибитке.

— Не самый худший вариант исхода, — согласился Гайдук.

— Предлагаю не расставаться с этой машиной до конца войны, который мы наверняка встретим где-нибудь в районе Свердловска.

— Уймитесь, Анна Альбертовна, — сурово предупредил ее майор. — И никаких словоизлияний во время проверок на пути следования; никаких пораженческих настроений.

— Не волнуйтесь, мой майор.

Дмитрий еще не знал, как офицеры военной контрразведки, наверняка вылавливающие сейчас на дорогах дезертиров, шпионов и уклоняющихся воспримут его удостоверение и грузовик с непонятно какими людьми на борту, а потому слегка нервничал. К тому же он не был уверен, что Вегеров не известил о его «предательстве» коллег из Запорожья, куда майор, собственно, и намеревался прибыть, чтобы доложить генералу Зеленину о выполненном задании. Там же он собирался раздобыть нужные документы и позаботиться о путевом листе для водителя, направляющегося «с семьями офицеров» в Ворошиловградскую область.

— Что же касается вас, Гурька, — с явным сарказмом произнес он кличку штабс-капитана, — то при любой проверке будьте добры соответствовать той личности, о которой речь идет в выданной вам медицинской справке. К тому же возникает вопрос: как долго я сумею объяснять ваше присутствие на этой машине?

— Не извольте беспокоиться, товарищ майор. Мне бы только за Днепр. В Гуляйполе, вотчине Махно, еще есть люди, помнящие меня.

Гайдук посмотрел на него с явным сочувствием. Намерение вернуться туда, где в нем легко распознать бывшего махновца, в самом деле мог высказывать только городской юродивый. «Но именно этот “юродивый” спас тебя сегодня от произвола обнаглевшего энкавэдиста»! — тут же попытался усмирить свою гордыню майор.

Отъезжали они от «замка Бонапартши» уже во время воздушного налета немецких штурмовиков. Однако в этот раз те не только обстреливали станцию и шоссе, но и устроили расправу над всем беззащитным городком, резвясь так, словно находились на полигонном бомбометании. Чтобы спастись от увязавшегося за ними «мессершмитта», водитель резко сошел с дороги и загнал свою машину под развесистую крону ивы, растущей у старого колодца, а Гайдук тут же приказал всем рассредоточиться по руинам заброшенной усадьбы. Немец все же прошелся очередью по кроне, однако толстые ветки и колодезный навес приняли пули на себя.

— Вам не кажется, штабс-капитан, что кое-какие моменты в вашей биографии все еще остались невыясненными? — спросил особист, как только Смолевский оказался рядом с ним, под каменным сводом руин.

Водитель и Анна нашли приют в зарослях, под стеной сарая с провалившейся крышей.

— Вас интересует, каким образом возникли и легенда «о первом анархисте Гуляйполя, советнике батьки Махно», и сам образ Гурьки?

— Так утолите же мою жажду знаний.

— Идея с образом «юродивого» возникла спонтанно. Когда, под чужой фамилией, белые заслали меня к батьке Махно, там, в обозе, оказался некий безродный полуюродивый конюх по фамилии Гурьев и по кличке Гурька. Почти что мой ровесник, он почему-то очень агрессивно воспринял мое появление в обозном отряде, причем настолько, что дело доходило до драки. Так вот, после очередной дуэли на кнутах, возникшей у нас во время выпаса табуна, я в первой же ночной стычке с белогвардейцами убрал этого идиота. А Гурькой, исходя из моего имени, а также из того, что я прекрасно пародировал погибшего, стали дразнить меня.