Фогт говорит мне: “Я считаю это своей заслугой. Мне удалось получить деньги. Это было тяжело, но, ей-богу, мы выиграли тот бой. это была победа. Мне нравится побеждать”.

Так LIGO неожиданно стала крупнейшим проектом за всю историю Калифорнийского технологического института (если не брать в расчет Лабораторию реактивного движения, которая может похвастаться таким грандиозным проектом, как “Вояджер”). Ученые Калтеха, сосредоточенные на собственных исследованиях, с наслаждением проводящие большую часть времени в своих лабораториях и совершенно не разбирающиеся в академической политике, впервые услышали аббревиатуру LIGO в качестве названия проекта, могущего принести двести миллионов долларов, которые должны были выделить для строительства первого поколения детекторов. Несмотря на то, что Кип упорно и методично стремился к тому, чтобы все в Калифорнийском технологическом институте знали о сути проекта, личная заинтересованность многих экспериментаторов в подготовке нового эксперимента объяснялась именно этой ошеломляющей величины суммой.

Все уже было готово к началу работ. Можно было затевать строительство (этого еще какое-то время не произойдет) лабораторий, в которых в следующие два десятилетия оживут сложные физические приборы и будет собрана, а затем разобрана и снова реанимирована физическая установка. Но все это случится лишь после увольнения Робби Фогта.

Робби знал: какой бы фантастически огромной ни казалась сумма в двести миллионов долларов, ее хватит только на создание самой установки. Теперь он мог, наконец, углубиться в работу над проектом в своем истинном стиле. Никакого администрирования, только коллектив единомышленников, только лучшие в мире ученые, готовые трудиться семь дней в неделю по шестнадцать часов.

На факультете бытует мнение, что Робби с его безудержной устремленностью решил подстегнуть исследования и для этого привлек к работе над проектом молодых научных сотрудников и свежих университетских выпускников-аспирантов. У новой команды был великодушный проницательный лидер. Настроение в рядах исследователей царило приподнятое, хотя и несколько тревожное. Научная жизнеспособность проекта была не бесспорной. Ученые, не входившие в команду Робби, относились к участникам проекта с подозрительностью и даже оказывали им противодействие; не исключено, что Робби использовал этот расплывчатый образ врага, чтобы сплотить своих людей, заставить их трудиться в стиле “сканк уоркс” (небольшая группа специалистов, хорошо финансируемая и изолированная от внешнего мира, чуть ли не в условиях секретности практически бесконтрольно занимается инновационными разработками). Стиль “сканк уоркс” не предполагает необходимости отчитываться перед внешним руководством, а в организационной структуре команды нет места традиционной иерархии.

В отделе перспективных разработок аэрокосмической и оборонной корпорации “Локхид Мартин” термин “сканк уоркс” имел слегка утопичный оттенок и ассоциировался с чем-то вроде непрерывно действующего инкубатора. В 1943-м в калифорнийском городе Бербанк “Локхид” примерно за полгода разработал первый американский реактивный истребитель Р-8о “Падающая звезда”. Команда его создателей работала под тентом цирка-шапито, где накапливались неприятные запахи, исходящие от расположенного по соседству завода пластмасс. Инженеры шутили, что так мог бы благоухать самогон из скунсов, который в популярном комиксе варили на фабрике Сконк Уоркс. Это название – после намеренной замены одной буквы – прижилось и стало своего рода псевдонимом для проекта “Локхида”.

Выбор такого стиля управления объяснялся архетипической ненавистью Робби к бюрократии. Неприятие административного контроля играло в его жизни очень важную роль. Именно из-за этого неприятия он зачастую и соглашался заняться административной деятельностью. Познакомившись с альтернативным кандидатом на предлагаемый ему пост, он думал: “Ну нет, только не этот!” – и скрепя сердце принимал предложение только ради того, чтобы спасти ситуацию. Он говорит: “Когда я занимал очередной кабинет, то всегда был заранее уверен в том, что кабинетом выше сидит какой-нибудь идиот и что моя работа самая важная.

И по мере продвижения по служебной лестнице я каждый раз убеждался, что так оно и было: на более высоком посту непременно оказывался идиот”. Тогда, чтобы справиться с этой бесконечно возникающей проблемой, Робби сказал себе, что над ним не должно быть никакого начальства и что даже ННФ ему не указ. Пускай предоставляет ему средства, но не лезет в его дела. Не должно быть никакой бюрократии, и ученые не должны ни перед кем, в том числе и перед Национальным научным фондом, отчитываться за принятые ими решения.

– Если власти захотят управлять мной, они для начала должны убедить меня, что их есть за что уважать. Если во власти бюрократы, то я их не уважаю, а если я их не уважаю, то и сотрудничать с ними не буду. Я никогда не сотрудничал с властями, и это доставляло мне множество неприятностей. Но одновременно я добивался внутреннего комфорта, а это именно то, что я ценю в жизни больше всего.

Робби объясняет: “Все, кто жил при фашистах, должны ненавидеть власти”.

Он с любовью описывает своего отца – саркастичного и прямодушного ученого, египтолога, ярого противника нацизма. А вот его мать была далека от политики. Получив в наследство фабрику своего отца, она занималась бизнесом. Тут Робби меняет тему:

– Кстати, я всегда судил о женщинах предвзято, всегда занимал их сторону, и это происходило из-за ощущения, что они не получили равные права с мужчинами, а не из-за того, что я этакий благородный рыцарь или, скажем, просто хороший человек. Моя мать управляла крупным промышленным предприятием только потому, что была единственной дочерью своего отца. И я восхищался моей мамой. Она была самой красивой женщиной на свете. Она была самой талантливой женщиной на свете. Она брала меня с собой на фабрику, вот так я это и понял. У меня было много преподавателей-женщин, которые мне очень нравились, так что да, я предвзято отношусь к “умным” женщинам.

– Недурное предубеждение, – хвалю его я.

Хранители архива Калтеха уже получили ключи от его кабинета и теперь собирали официальные рабочие документы. Посреди офиса стояли огромные баки, куда отправлялись бумаги – их ожидала то ли утилизация, то ли транспортировка, точно не знаю. Свидетельства существования Робби будут теперь лежать на архивных полках. Робби един во многих лицах: отец, маститый ученый, авторитетный руководитель научного коллектива. Угрюмый и устрашающий. Неистовый, но ранимый. Не признающий авторитаризма и ценящий преданность. Майским днем 1945 года он начал переписывать историю своей жизни, но эта история по-прежнему управляет им.

Он хочет, чтобы я поняла: многие немцы тоже страдали под властью нацистов.

– Немцы не были жертвами, как евреи, но их жизнь при нацистах была неописуемой. – Однако Робби все же пытается описать ее мне. – Нацисты прибегали к очень действенной мере, когда хотели отбить у человека всякое желание сопротивляться. Если они арестовывали мужчину, то вместе с ним забирали и его жену. – Дети политических заключенных отправлялись в кадетские школы, а затем их посылали на фронт. Четырнадцатилетний подросток мог командовать целым отрядом таких же, как он, детей. У ребенка было “его тело, которым он мог остановить пулю, и это все, что от него требовалось”. Никакой военной подготовки у этих детей не было. Их вооружали только кирками и лопатами. Когда в 1944 году началась высадка сил союзников и англичане прорвали немецкую оборону, “этой малышне” раздали базуки и винтовки и послали в бой. Не выжил никто. Когда Робби описывал эти зверства, на его лице ясно читались ненависть и глубоко укоренившееся презрение к властям. – На стороне правителей была сила, и они ею безжалостно пользовались.