От смущения на щеках у меня проступает жаркий румянец.

— Но недостаточно же.

Уна с улыбкой наклоняет голову набок.

— Белье и платье. Что еще?

Я встаю, слегка покачиваясь от последних остатков дурноты.

— Ой, ну не знаю… Брюки? Юбка? А туфли и чулки? Или мне босиком ходить?

— Лия… — Я вздрагиваю от этого обращения. — Прости, можно я буду называть тебя просто Лией? Настолько лучше этой официальной Амалии…

Я киваю, и Уна продолжает:

— Когда мы будем выходить из комнаты, я дам тебе сандалии, но здесь, в Святилище, тебе больше ничего не потребуется. А кроме того, я относила твою одежду в стирку. — Она удивленно приподнимает брови. — Да, там и в самом деле полно всевозможных вещей. Должно быть, это очень неудобно — все время ходить настолько стесненной?

Я возмущена: я привыкла считать себя независимой молодой женщиной, а уж тем более после выхода из Вайклиффа — но Уна мгновенно пошатнула это убеждение.

Не удостаивая последний вопрос ответом, я гордо вздергиваю подбородок, изо всех сил стараясь, чтобы не показалось, что я дуюсь и капризничаю.

— Замечательно. Но мне бы хотелось получить назад мою одежду — вдруг она мне понадобится.

Уна идет к двери.

— Я схожу за ней, пока ты завтракаешь.

Она уже закрывает дверь, но я успеваю окликнуть ее:

— Да будет тебе известно, что брюки вместо юбки я ношу только когда езжу верхом!

Она выразительно улыбается и исчезает за дверью. И почему мне кажется, что в глубине души она подсмеивается над моими пуританскими идеалами?

— Луиза будет счастлива видеть тебя, — говорит Уна. — Как и ваш проводник, Эдмунд, хотя он сейчас, насколько я понимаю, отлучился по какому-то делу.

Мы неторопливо идем по длинному каменному коридору, защищенному от стихий одной лишь крышей — совсем как галереи в итальянских палаццо, которые я видела, путешествуя с отцом по Европе.

Я отмечаю про себя, что Соню Уна не упомянула — и хотя, надо полагать, она просто старается быть тактичной, но именно Соня более всего занимает сейчас мои мысли.

— А как Соня?

Повернув голову, я впиваюсь глазами в Уну, чтобы не пропустить ни малейшего нюанса в ее выражении лица, который подсказал бы мне то, что не скажут слова.

Моя спутница вздыхает, оценивающе глядя на меня. А я гадаю, будет ли она честной или, пожалев меня, ничего не расскажет?

— Не то, чтобы хорошо, Лия. Впрочем, Брат Марков тебе подробнее расскажет. В силу своего положения он, верно, знает больше, чем я.

Брат Марков. Интересно, что означает этот титул — и скрытое упоминание положения Димитрия. Но сейчас мне важнее Соня.

— А можно мне с ней повидаться?

Уна качает головой.

— Не сегодня.

В тоне ее звучит такая определенность, что я даже не пытаюсь возражать. Лучше спрошу у Димитрия.

Навстречу нам по галерее идет какой-то джентльмен атлетического сложения, в облегающих брюках и белой рубашке наподобие туники.

— Доброе утро, Уна, — с лукавой улыбкой на полных губах здоровается он.

— Доброе утро, Фенрис, — кокетливо отзывается она.

Выждав, пока он отойдет за пределы слышимости, я спрашиваю:

— Кто это?

— Брат. Один из самых… гм… известных. Я вовсе не собираюсь с ним встречаться, но у него такая репутация, что прямо-таки хочется отплатить ему его же монетой.

— В самом деле? Весьма впечатляет! — смеюсь я. — А кто такие Братья?

— Братья — ну так именно Братья и есть.

— Фенрис твой брат?

Уна смеется.

— Не мой брат. Просто Брат. В том смысле, что он рожден одной из Сестер и еще не решил, покинет ли он нас, чтобы найти свой путь в вашем мире, или же останется служить ордену Сестер.

— Боюсь, я не понимаю.

Уна останавливается и кладет руку мне на локоть, так что я тоже вынуждена остановиться.

— Сестры не прикованы к Алтусу. Если мы захотим, то можем жить в вашем мире, как твои мать и тетя. Однако даже если мы и остаемся на острове, это еще не значит, что жизни у нас замирают. Мы тоже влюбляемся, женимся и рожаем детей, и эти дети, в свою очередь, достигнув определенного возраста, должны выбрать свой путь.

Я все еще не понимаю, при чем тут такой джентльмен, как Фенрис.

— Но они-то кто такие? Братья?

Уна приподнимает брови.

— Не думаешь же ты, что Сестры рожают только Девочек?

Я вспоминаю Генри. Да, не только девочек.

— Значит, Братья — это сыновья Сестер, решившихся завести детей…

Это не вопрос, но Уна все равно кивает.

— И потомки членов Совета Григори, которым, если они остаются на Алтусе, позволено брать в жены только Сестер. Так что все они — наши Братья и, если пожелают, вольны остаться тут, служить ордену Сестер или даже Совету Григори.

Я стою на месте, обдумывая ее слова, но тут замечаю, что моя провожатая уже тронулась с места. Я пускаюсь вдогонку, приходится ускорить шаг, и даже это усилие утомляет меня, а ведь я встала не больше часа назад.

Еще через несколько минут я задаю ей вопрос, что давно интересовал меня.

— Уна?

— Да?

— А Братья живут на острове, прямо с вами?

— Ну конечно. — Вопрос ничуть не удивил ее. — В Святилище, где обитаем мы все.

— Под одной крышей?

Уна улыбается.

— Только в вашем мире, Лия, мужчины и женщины редко живут вместе во взаимном уважении и почтении. Только у вас мужчинам и женщинам не свойственно выражать чувство друг к другу, кроме как в браке.

— Ну… да… но у нас это бывает после свадьбы, разумеется.

Уна склоняет голову на бок, глаза ее становятся серьезны.

— А почему для взаимного уважения и почтения обязательна свадьба?

Ее вопросы осаждают мой и без того взбудораженный ум, покуда я не отгоняю их прочь.

Уна сворачивает в галерею пошире, распахивает дверь справа от нас и, подтолкнув меня вперед, входит внутрь. У меня возникает ощущение, будто я вернулась домой.

Это библиотека. Стены в ней, как и во всем Алтусе, сложены из серого камня, вдоль них выстроены стеллажи — совсем как в папиной библиотеке в Берчвуде. В привычной атмосфере я слегка расслабляюсь, чувствую себя свободнее. Из-за стола близ дальней стены комнаты поднимает голову Луиза. При виде меня лицо ее озаряет улыбка, и подруга бросается ко мне.

— Лия! Я уж думала, ты никогда не проснешься!