Я приподнимаюсь на цыпочки и ищу замочную скважину. Мои пальцы ощупывают бетон и прочно сваренную сталь, пока я не нахожу искусно скрытую защелку на двери. Металлическое крепление поддается, и я твердой рукой вставляю ключ в замок. Все не так сложно, стоит лишь понять, в чем заключается хитрость устройства.

Дверь открывается с тихим щелчком.

И я переступаю порог, оказываясь в помещении за пределом этой комнаты.

На мгновение я замираю, не решаясь двигаться дальше, и поэтому просто стою посреди комнаты. Доски выстраиваются в ряд из недавно залитого бетона. Останки Майера и Келлера были использованы, чтобы стать еще одной частью подвала Люка.

За частично возведенными стенами проглядывают лица скульптур, словно застывшие в момент самых изощренных и ужасающих пыток, дразня мой взгляд. Я изо всех сил стараюсь не бояться того, что может случиться со мной, если я не сбегу…

Но еще больше я боюсь встретиться лицом к лицу с Хадсоном.

Я уверена, что он здесь, среди скульптур, заключенный в образе вечных мук.

Я должна увидеть его прямо сейчас. Двигаясь по лабиринту из монументов - святилища смерти и мести, - я ищу лицо человека, которого когда-то любила, человека, который предал меня.

Изучая застывшие в муках лица, я понимаю, что было недостаточно того, что они мертвы, Люк должен был увековечить пытки, которые они перенесли. Чтобы он снова и снова мог переживать эти убийства, зная, что наказал тех, кто причинил боль его сестре.

Я оглядываюсь вокруг, убеждая себя, что это не мой мир. Какого черта я думала, что заслужила это, я... я уже выстрадала все, что должна была. Я посмотрела своему демону прямо в глаза, и теперь мне позволено уйти, стать свободной.

И я ухожу прямо сейчас.

Я делаю шаг к винтовой лестнице, и тут раздается глухой удар.

Глухой звук эхом разносится по подвалу, окутывая меня страхом, и внезапно я не могу пошевелиться. Я жду... и звук снова повторяется. Став громче.

Я резко оборачиваюсь, мой пульс бьется в бешенном ритме. Я не заставляю себя двигаться, мои ноги сами несут меня обратно к двери в подвал Я заглядываю внутрь: Люк все еще спит на койке.

Грохот рикошетом разносится по подземной камере, и мои глаза наполняются слезами. Я напугана и рассержена, но не могу контролировать нахлынувшие на меня эмоции, и просто качаю головой. Я ничего не хочу слышать. Это просто плод моего воображения. Как только я покину это темное место, я больше никогда не услышу этот стук.

Но это ложь.

Я знаю, что если не последую за этим звуком, если не встречусь лицом к лицу со страхом, он будет преследовать меня, как этот проклятый подвал, и я никогда по-настоящему не буду свободна.

А свобода – это знание правды.

Да. Это означает узнать правду... и захоронить ее в глубокой могиле, никогда не позволяя выйти на дневной свет.

Этот звук упорядочивается в ровной барабанящий стук, направляя меня призрачным ритмом к его источнику, пока я пробираюсь через лабиринт скульптур и выдувных стеклянных шаров. Когда я обхожу последнюю наполовину незаконченную стену, мое сердце перестает биться.

Дверь.

Но это не выход. А еще один спуск, ведущий в самые глубины извращенного разума Люка.

Эта дверь отличается от той гладкой бетонной плиты, что держала меня в плену несколько дней. Она имеет более сложный дизайн. На ней вырезаны кости и зубы. Искусно выполненный узор тянется по всей поверхности. Это прекрасное произведение искусства, которое предупреждает о том, что внутри.

Оно буквально кричит: «Не входи».

Я крепче сжимаю ключи.

Я слишком долго держу глаза закрытыми в ожидании, когда этот глухой звук повторится, и, раздавшись тяжелым грохотом, он отдается вибрацией в моей груди, заставляя меня сделать шаг вперед.

Я вставляю ключ в замочную скважину и нажимаю на ручку. Дверь со стоном открывается, и я задерживаю дыхание.

Зрелище, открывшиеся моим глазам, пронзает мою грудь ужасом.

Нет.

Я качаю головой. Нет, нет, нет. Отрицание простреливает мой разум, и я не знаю, произношу ли я это вслух или кричу в голос. Бешеный стук моего сердца заглушает весь остальной шум.

Хадсон привязан к стулу посреди белой комнаты. Его запястья обмотаны колючей проволокой. А ноги заключены в бетонном кубе. Прозрачные трубки тянутся к венам на его руках, то ли для того, чтобы не допустить обезвоживания, то ли питая его внутривенно, я не уверена. Он бледен, его едва можно узнать: выглядит истощенно и болезненно. Железнодорожный шип вбит в его плечо… другое же покрыто засохшей кровью. В голову мне приходит мысль о шипе, который Люк использовал, чтобы приковать меня к полу в первый день, и эта мысль отдается глухой болью в желудке, вызывая тошноту.

Мой мир снова переворачивается.

На горле Хадсона виднеется грубый шрам в том месте, где был нанесен длинный порез. Грубые беспорядочные швы представляют собой ужасающее зрелище. Словно передо мной чудовище Франкенштейна. Да, настоящее чудовище.

И его глаза, которые я никогда не забуду, смотрят прямо на меня. Он беспомощно открывает рот, но из него вырывается лишь еле слышный шепот.

- Он не может говорить.

Я даже не вздрагиваю при звуке голоса Люка. Ничто не может напугать сильнее, чем открывшееся передо мной зрелище.

- Но он любит стучать своим бетонным блоком, чтобы привлечь внимание, и прекрасно слышит. Ты действительно устроила ему шоу вчера, - говорит он, и я на мгновение закрываю глаза, чувствуя, как отвращение холодной тяжестью оседает в животе. - Я бы не возражал против выступления на бис.

Люк выхватывает ключи из моей руки, и я думаю о ноже, выглядывающем из заднего кармана.

- Он часто ворчит, - продолжает Люк. - И производит достаточно много шума, чтобы можно было понять, чего он хочет, но в остальном он абсолютно бесполезен.

Я сглатываю желчь, поднявшуюся к горлу.

- Ты сохранил ему жизнь.

- Я всегда держу их живыми некоторое время. Пока не сдадутся и не назовут имя. Назови мне имя, - он входит в комнату и останавливается прямо за мной. Я чувствую тепло его тела вдоль своей спины. - Хадсон, безусловно, самый упрямый из всех. Либо он больше боится того, что они сделают с ним, либо он действительно не знает, кто главный.

Из него вырывается судорожный вздох.

- Почему же ты его не убил? - я хочу отвернуться, но не могу... Хадсон задыхается от боли, не в силах произнести ни слова. Он уже наполовину мертв. - Когда ты получил ответ, почему просто не убил его?

Это эгоистичный вопрос.

После того как открылась правда о моем напарнике, мне стало легче осознавать, что он мертв. Что он уже заплатил свою цену, и я ничего не могу поделать с этим. Не нужно было принимать никакого решения или пытаться наказать его. Это было больше не мое дело, потому что его не стало. Ведь мне никогда не пришлось бы посмотреть Хадсону в глаза и спросить почему.