В результате ее перевели в главный город департамента с населением 23 000 жителей. Новая жизнь и новый старт. Теоретически Циглер знала, что дела, которыми ей придется заниматься, не будут иметь ничего общего с прежней работой. Единственное утешение заключалось в том, что она возглавит службу, — три месяца назад ее предшественник ушел в отставку.

В Оше был суд высшей инстанции, а не апелляционный, как в По. Уже в первые недели на новом месте она поняла, что самые сложные — и деликатные — дела систематически отдают в Региональное подразделение Судебной полиции, в Судебную полицию департамента или жандармерии Тулузы.

Она вздохнула, выключила воду, обернулась полотенцем и вышла на террасу. Надела темные очки и облокотилась на каменный парапет с выкрашенными в белый цвет стыками. Взгляд устремился на корабли, курсирующие по кальдере.

Ирен потянулась, как нежащаяся в лучах солнца кошка, и предалась воспоминаниям.

Она подумала о Мартене: где он, что сейчас делает? Сервас очень ей нравился, и она за ним присматривала — без его ведома. На свой манер. Нужно будет навести справки. Где Гиртман? Чем он занят? Инстинкт нетерпеливого охотника пробудился в глубине души Циглер. Внутренний голос говорил ей, что швейцарец взялся за старое, что он никогда не остановится. Ирен внезапно осознала, что ей не терпится вернуться к работе, оказаться во Франции — и снова выйти на охоту…

Сервас провел остаток воскресенья, занимаясь хозяйством, слушая Малера и размышляя. Около пяти позвонил Эсперандье. Он дежурил и хотел сообщить, что следователь Сарте и судья по предварительному заключению решили выдвинуть обвинение против Юго и временно задержать его. У Серваса резко ухудшилось настроение. Он не был уверен, что парень выйдет невредимым из передряги, побывав в Зазеркалье и воочию увидев, что скрывается за красивой витриной наших демократических обществ. Оставалось надеяться, что молодость позволит ему забыть пережитое.

Мартен вспомнил фразу из тетради Клер. В ней было что-то странное. Слишком очевидно и одновременно слишком изощренно. Кому она предназначалась?

— Ты слушаешь? — спросил он.

— Конечно.

— Найди образец почерка Клер. Пусть графологи сравнят с записью в тетради.

— С цитатой из Виктора Гюго?

— Да.

Майор вышел на балкон. Дышать из-за влажности было нечем, небо нависало над городом, как могильная плита. Где-то вдали глухо рокотал гром, а время как будто остановилось. Воздух был пропитан электричеством. Сервас думал о неизвестном хищнике, который бродит среди людей по улицам города, о так и не найденных телах жертв Гиртмана, об убийцах матери, о войнах и революциях, о мире, истощающем все свои ресурсы и потерявшем надежду на спасение и искупление.

— Последняя ночь на Санторине, — сказала Жужка, поднимая бокал с «Маргаритой».

Они сидели за столиком и смотрели на белые, подсиненные ночью террасы, бесстрашно цепляющиеся за обрывистый берег, бросая вызов градостроительным законам и землетрясениям. Этакое «Лего» из балконов и огней над пустотой. Внизу кратер медленно погружался в ночь, и вулканический островок превратился в черную тень. Теплоход в бухте сверкал огнями, как новогодняя елка.

Соленый морской ветер взъерошил черные волосы Жужки, она повернула голову и посмотрела на Циглер. У нее были очень необычные глаза — бледно-голубые, обведенные лиловым кругом радужки. Этим вечером она надела топ на бретельках карамельно-голубого цвета с монетками на вырезе, джинсовые шорты с кожаным ремнем и множество браслетов с брелоками на правом запястье. Ирен очень нравилось смотреть на нее.

— Cheers to the world,[29]— произнесла подруга, подняв бокал, перегнулась через стол и поцеловала Циглер в губы — на радость соседям. У ее языка был вкус текилы, апельсина и лайма.

Поцелуй длился секунд восемь, не меньше. Кто-то зааплодировал.

— Я люблю тебя, — во весь голос объявила Жужка, не обращая внимания на окружающих.

— Я тоже, — ответила зардевшаяся от смущения Ирен.

Циглер не любила «показательных выступлений». Она водила мотоцикл «Сузуки GSR-600», имела лицензию нилота вертолета, стреляла из винтовки, обожала скорость, погружалась с аквалангом и занималась техническими видами спорта, но рядом с Жужкой чувствовала себя робкой и неловкой.

— Не позволяй тупым мачо идти вперед тебя, ладно? — Время от времени Жужка путала французские идиомы.

— Можешь на меня рассчитывать.

— И обещай звонить каждый вечер.

— Жужик…

— Обещай.

— Обещаю.

— При малейшем признаке… депрессии я тут же приеду, — добавила словачка угрожающим тоном.

— Жужа, у меня служебная квартира… В доме, набитом жандармами…

— И что с того?

— Они к такому непривычны.

— Я приклею усы, если их это утешит. Мы не можем прятаться всю жизнь. Тебе стоило бы сменить профессию.

— Мы это уже обсуждали… Мне нравится моя работа.

Улицы внизу под террасой на глазах заполнялись туристами и ночными гуляками.

— Она тебе — да, ты ей — нет. Давай пройдемся по пляжу. Как-никак сегодня наша последняя греческая ночь!

Циглер кивнула, хотя ее голова была занята другими мыслями. Отпуск закончился. Грядет возвращение на Юго-Запад. Она любила дело, которым занималась… Действительно любила? С той приснопамятной зимы многое изменилось. Она вдруг вспомнила, как полтора года назад попала под лавину, как смотрела с отчаянной мольбой на Мартена, пока тот не исчез из виду, оставшись на горе. В который уже раз перед ее глазами встала засыпанная снегом психиатрическая клиника с бесконечными коридорами и электронными замками и бледный улыбающийся человек-загадка — пациент, слушающий музыку Малера…

Над Эгейским морем блестела полная луна, отражаясь на поверхности серебряным треугольником. Они держались за руки и шли вдоль моря, шлепая босыми ногами по воде. Ветер здесь дул сильнее, ласкал их лица. Время от времени до них доносились звуки музыки — вдоль бесконечно длинного пляжа Периссы стояли таверны; потом направление ветра менялось, и гул моря заглушал мелодию.

— Почему ты промолчала, когда я сказала, что тебе стоит сменить профессию? — спросила Жужка.

— А что ты хотела услышать?

— Что и мне стоило бы подумать о том же.

— Ты свободный человек.

— Но тебе не нравится то, чем я занимаюсь.

— Мы встретились благодаря твоему… занятию.

— Именно это тебя и пугает.

— Не понимаю…

— Прекрасно понимаешь. Помнишь, как вы с этим жандармом появились в зале во время моего выступления? Думаешь, я забыла твой взгляд? Ты пыталась скрыть свои чувства, но в тот вечер не могла не смотреть на мое тело. Ты ведь знаешь — я и на других клиенток действую так же.