Ася затихает, мы садимся на пол и просто наблюдаем за тем, как парень вытирает об себя нож и идет к известной двери каморки. Там оказывается лестница, по которой он поднимается наверх… К свету. К свободе. К жизни…

Это не я. Это не буду я…

Экран телевизора тухнет, погружая нас в кромешную темноту.

Мы просто сидим вместе, обнявшись…

— Помнишь, мы говорили о том, кто мог это сделать… — спрашиваю тихо.

— Да.

— Может, нам все это снится? Представляешь, мы завтра проснемся в своих кроватях, а это просто кошмар.

— Или предсмертный сон после аварии.

— Или мы не первые тут. Может, это у них кино такое? Ну, знаешь, как игры голодные… Люди платят деньги, делают ставки…

— Ну не может же людям нравиться, как люди друг друга убивают.

— Может. Каких только уродов на свете не бывает. Но я уверен, что если мы больше не будем потакать его капризам, то все будет нормально. Мы выживем. Мы выберемся. Вместе…

— Ты прав… Значит, просто будем сидеть? В темноте?

— Да. И болтать. Ты мне все-все про себя расскажешь…

— А ты о себе?

— Да, какие еще варианты… Расскажу, что когда я был маленьким, мы с мамой жили в детском доме.

— Шутишь?

— Нет. Он находится тут недалеко, в области. Большое трехэтажное здание, мы туда как-то с классом даже ходили…

— Купчино?

— Оно.

— Как это с мамой?

— Ну, вот так. Мама с отцом не жила и там работала. Воспитателем. А я рядом носился. Меня, кстати, даже похищали…

— Скучать тебе некогда, да?

— Вообще. Меня тогда папа спас, я всегда был уверен, что он мой герой, что он самый лучший и всегда во всем меня прикроет… Но очевидно не всегда…

— Он наверняка ищет, но ему сложно найти, если мы тут не первые, то место либо очень далеко, либо хорошо спрятано. Не стоит обижаться из-за этого на отца.

— А твой тебя ищет?

— Думаю, да. Я сбегала как-то. Но не смогла уехать на электричке дальше одной станции.

— Почему он тебя не отпустил?

— Потому что тогда ему некого будет унижать и воспитывать, ты что… Вовку он обожает и почти не трогает, мать слишком послушна. Ее не за что бить, а мы с сестрой вечно, как на поле боя. Теперь ей одной отдуваться.

— Хочешь, мы ее с собой заберем? Я отца попрошу, он опеку оформит.

— Да кто ж ему даст…

— Ой, поверь, деньги все решают, многое могут.

— Но далеко не все.

— Все.

— И вытащить нас могут? — спросила она, а меня осеняет. Я вскакиваю. — Эй! Ты! Сколько ты хочешь? Назови свою цену! Миллион? Три? Десять? Мой отец может сделать тебя очень богатым человеком. Дай мне только позвонить ему, и ты станешь очень богатым человеком!

Я выдаю все на одном дыхании и замираю, когда вдруг включается звук вентиляции, а в горле начинает першить…

— Демьян! Демьян! Он хочет нас снова усыпить, мы умрем, мы прямо сейчас умрем…

— Нет, нет, — глажу по голове, сажусь рядом, чуть раскачиваясь. — Мы просто поспим. Ничего не будет… Ничего не будет…

Сон нападает, словно удара чего — то тяжелого. Мы просто валимся на пол, мгновенно отключаясь.

***

В себя прихожу с пустой головой и телом, которое словно протащили через мясорубку. Слева боль такая, что кажется, вырезали кусок кожи…. Я бы заорал от нее, но крик Аси разрывает пространство.

Открываю глаза и вижу ее абсолютно обнаженной с окровавленной ногой…

На моей ноге тоже кровь, но я бегу до ванной, ищу полотенце, но ничего нет…

Ничего нет… Ни коробок, ни еды, ни телевизора… Только мигающий желтый цвет, на который у меня аллергия. Ася стонет и я вспоминаю, что искал.

Бросаюсь к кровати, сдираю простынь, рву и прикладываю к ране Аси…Под тряпкой тонкие порезы, ничего серьезного… Одно хорошо, все конечности на месте, даже член между ног все еще болтается.

— Тихо, тихо, родная, сейчас посмотрим, сейчас посмотрим… Тут просто царапина, просто царапина…

— Больно… Больно… У тебя тоже кровь..

— Легче? Тебе легче? — дую на рану, оборачиваю вокруг бедра тряпку.

— Да, да, у тебя тоже кровь… Она берет большой кусок ткани и стирает с моей ноги пятно… Тут что-то написано… Цифры… Двадцать два…

Глава 39

22 часа? 22 дня? 22 года? 22 минуты? 22 человека? 22 по счету? Столько вопросов, а ответов нет. Только бессмысленное ожидание чего — то. Неизвестность. Опустошенность. Страх. Мы стирали кровь с ног, пока она не перестала сочиться, оставаясь тонкой корочкой на коже.

— Он все забрал получается? — тихо спрашивает Ася, а пожимаю плечами. — Может мы снова сможем увлечь его сексом? Как думаешь?

Голос хриплый, неуверенный. Умирать не хочется, но и становится животными тоже.

— Не думаю, что это поможет теперь…

— ну давай попробуем? М? Он же смотрит? Хочешь, я станцую? Или попробуем другую позу? Или вот давай я снова сделаю минет, мне кажется в прошлый раз вышло не очень хорошо, — тянется она рукой к члену, который даже не шевелиться. Словно умер. Я его больше не чувствую. Нихера не чувствую, кроме горького привкуса смерти… Она рядом, бродит, царапает стены кончиком лезвия своей огромной косы…

— Хватит, Ася! Это не поможет, понимаешь? Хочешь повеселить его, отрежь мне сосок или член, может тогда он выпустить тебя?!

— Тогда сделай хоть что — то…

— Что? Что мне сделать?

— Мы будем просто сидеть?

— Да, мы будем просто сидеть. Только давай на кровати… да что с тобой, ась? Очнись…

— Я только нашла тебя, понимаешь, не хочу терять, — цепляется за плечи, лицо целует. Я подхватываю ее под обнаженные грязные от крови ягодицы и несу в кровать. Укладываю и к себе прижимаю. — Мне кажется мы умрем… а это число… Что это? Минуты? Часы…

— Я не знаю Ась, я не телепат.

— Расскажи мне что-нибудь? Просто расскажи…

— Втягиваю носом запах, но он уже далек от сладкого, скорее приторный, с ноткой кислинки. Тошнота накатывает, но я сильнее прижимаю к себе любимую.

— Просто расскажи… В детском доме, где я жил с мамой, меня задирали. Я не говорил маме.

— Почему?

— Потому что у меня была мама… Ты представь тех детей, волчат, никогда не знавших материнской ласки, или потерявших ее. А тут я и мама, которая постоянно со мной сюсюкалась.

— Ты мог ей сказать…

— Боялся. Не знаю почему не говорил.

— А что потом?

— Потом появился папа, мы переехали в город, потом уже сюда. Я очень хотел, чтобы со