Выше мы говорили об опыте. Но было бы ошибкой сводить всю многомерность человеческого опыта к какой-либо линейной системе. Выбор – не механический акт и в терминах механицизма не объясняется. Сложное, взаимозависимое влияние огромного количества разноплановых факторов не поддается ни учету, ни исчислению. Результирующая их воздействия, хотя и проявляется с очевидностью, начисто лишена ее в вопросе о собственном происхождении. Поэтому, даже зная, что одна группа факторов более влиятельна, нежели другая, мы не можем прозрачно и отчетливо описать процедуру принятия решения.

Очень важно, что указанную неопределенность не следует понимать всего лишь как плод нашей неосведомленности. Значение ее много больше. Дело в том, что существуя в нашем сознании, она есть и в реальности, имеет онтологический статус, как нечто, присущее бытию по его собственной природе. Рассматривая же неопределенность как следствие неполноты знания, мы тем самым не признаем ее реально существующей – дескать, в реальности-то все однозначно, это просто мы не все знаем. Последнее неправомерно.

Такой подход был присущ классической науке XVII – XVIII веков, когда доминировал механицизм. В эпоху неклассики произошли фундаментальные трансформации миропонимания, иной стала и трактовка неопределенности. «Демон Лапласа» умер. Не будем здесь углубляться в этот вопрос, тем более, что он уже был рассмотрен в разделе, посвященном оценке наших возможностей по предсказанию будущего. Интересующимся затронутой проблематикой рекомендую обратиться к специальной литературе (Ильин В.В. Теория познания: эпистемология. Издательство Московского университета, 1994; Гречанова В.А. Неопределенность и противоречивость в концепции детерминизма. Л.: Изд. Ленинградского университета, 1990; Лешкевич Т.Г. Неопределённость в мире и мир неопределённости (философские размышления о порядке и хаосе). Ростов-на-Дону: Изд. Ростовского университета, 1994). Отметим лишь по ходу, что понимание мира как гигантской машины, прозрачной и однозначной по своей сути, рассмотрение целого как простой суммы частей и т.д. характерно для классической науки, восходящей в своих основах к Декарту, Ньютону и другим деятелям того времени. В настоящее время такое понимание безнадежно устарело, будучи замещенным неклассическим, где неопределенность рассматривается как фундаментальное свойство мира.

Из сказанного вытекает, что несмотря на то, что в процессе нашего выбора мы оказываемся под влиянием множества факторов, нельзя получить однозначный вывод о результатах этого влияния, и, следовательно, какая-то степень свободы возможна.

Второй момент состоит в необходимости более строгого подхода к понятию «абсолютная свобода». Как было сказано выше, те, кто провозглашает ее абсолютность, не утруждают себя наработкой логически строгой аргументации, а потому и сам этот термин чаще всего остается неопределенным. Но, согласитесь, странно говорить, что мы чем-то обладаем, если не определено, чем именно. Нужно хотя бы в первом приближении зафиксировать наше понимание. Попробуем сделать это сами, заодно прояснив, насколько глубок смысл данного понятия.

Как справедливо отмечал В.Виднельбанд, свобода всегда является относительной, «в подлежащей опыту действительности нет примера абсолютной свободы, свободы от всякого определения и всякой зависимости, ни в деятельности, ни в состоянии, ни в вещи» [9;15]. Говоря о свободе, всегда подразумевают зависимость от чего-либо, и эта зависимость тем более явная, чем глубже понимание человека. Так, есть животные домашние, а есть, условно говоря, свободные. Но свободное животное, на самом деле, отнюдь не свободно, поскольку всецело подчинено своей природе, включено в сети видовых, родовых и т.п. закономерностей. Свободным же называют то животное, которое проявляя свою жизненную энергию (дикую и необузданную), не находится под властью человека, независимо от него. Или еще:

«Свободна летящая птица

Никому, ничему не верна» [16;177].

Да, она реализует свою свободу, если понимать последнюю как следование собственной природе. Но эта свобода «ни в коем случае не есть свобода как таковая» [9;12]. Ведь сама возможность полета обусловлена притяжением земли, и сам полет весьма зависит от объектов на земле и в воздухе. То есть, высказывание о свободе всегда подразумевает свободу от чего-либо, от каких-то классов ограничений, при том, что в других отношениях актуальна зависимость.

В этой связи упомянутый нами Виндельбанд называет свободой выбора возможность определения поступков характером, т.е. преодоление постоянными мотивами (интенциями) мимолетных. Поскольку постоянные мотивы обычно отождествляются с самой личностью человека, их доминирование создает предпосылку для того, чтобы осуществленный с их помощью выбор был назван свободным. То есть, имеет место признание зависимости от факторов, описанных нами ранее.

При таком подходе к определению свободы в абсолютном толковании она выглядит как беспричинность. Поясним. В относительном понимании характеристика чего-то как свободного означает независимость от определенного класса влияний, в данном ракурсе рассматриваемых как существенные, и зависимость от остальных влияний, к этому классу не относящихся. Полезно помнить, что совершаемое действие, не будучи зависимо от первого типа влияний, все же будет определяться вторыми. В свою очередь, абсолютное предполагает независимость и от вторых. А значит, поскольку первым и вторым исчерпываются все влияния (логически корректное деление), оно не зависит ни от чего, не имеет причины, т.е. беспричинно. Или случайно.

Вообще, в словаре С.И. Ожегова случайное, применительно к нашему контексту, трактуется как непредвиденное. Непредвиденное возникает тогда, когда мы лишены информации о причинах, могущих инициировать событие, поименованное случайным. Иными словами, даже незнание о причинах возникновения события позволяет причислить его к категории случайных. Что уж говорить о событии, причины которого не только «не лежат на поверхности» и обывателю не очевидны, но вовсе отсутствуют! Это уже не просто случайное событие, это случайность в квадрате!

Соответственно, абсолютно свободный индивид в таком случае оказывается носителем абсолютной случайности, события его жизни происходят совершенно беспричинно, безотносительно к внешней действительности, внутренним целям, ценностям и пристрастиям. Очевидна не только невозможность такой ситуации, но и вопиющая ее абсурдность.

Ну представьте, например, двух соседей, имеющих общее прошлое и разное настоящее: один – махровый коммунист, мечтающий о водке по 3,62; другой – если и не демократ, то коммунистов не любит. У каждого достаточно своей истории, которая и определяет их реакции на мир. И в этом случае довольно естественно, по меньшей мере, объяснимо, когда они встретившись у ларька, предались жарким словопрениям, закончившимся остервенелым мордобоем. Иное, если бы они были абсолютно свободными людьми, и их поступки не несли бы груза причинных объяснений, гнета личной истории. Тогда словопрения и мордобой начались бы спонтанно, совершенно свободно, повинуясь принципу «беспричинного хотения». Если скажете, что тогда бы они не начались, значит тем самым признаете детерминированность прошлой историей, зависимость от внутренних причин и, таким образом, поставите под вопрос абсолютную свободу.