трудно истолковать посредством гипотезы о заучивании и практике. Вот почему предлагаются иные объяснения, в частности, недавние, основанные на философии Бергсона[190] и особо выделяющие фактор интуиции. Интуиция есть бессознательный процесс, результатом которого является вторжение в сознание бессознательного элемента, то есть спонтанной идеи или «прозрения»[191]. Она схожа с процессом восприятия, но, в отличие от сознательной деятельности органов чувств и самонаблюдения, восприятие не осознается. Потому-то мы и называем интуицию «инстинктивным» актом постижения. Это процесс, аналогичный инстинкту, и различие между ними в том, что инстинкт является целенаправленным стремлением выполнить некоторое сложное действие, а интуиция представляет собой бессознательное и целенаправленное предвкушение некоей крайне запутанной ситуации. Следовательно, в определенном смысле интуиция противоположна инстинкту, хотя и столь же удивительна. Нельзя забывать о том, что нечто сложное или даже удивительное для нас не будет таковым для Природы – с ее точки зрения, это нечто является совершенно заурядным. Мы всегда склонны проецировать на наблюдаемые явления наши собственные трудности понимания и рассуждать о сложности, тогда как в реальности все обстоит крайне просто, и наши интеллектуальные затруднения тут ни при чем.

[270] Обсуждение проблемы инстинкта без упоминания бессознательного было бы неполным, поскольку именно инстинктивные процессы делают необходимым привлечение к рассмотрению этого понятия. Я определяю бессознательное как совокупность всех психических явлений, лишенных сознательного качества. Эти психические элементы уместнее называть «сублиминальными», исходя из допущения, что всякий психический элемент должен обладать некоторой энергетической ценностью для того, чтобы обрести качество сознания. Чем ниже падает ценность сознательного элемента, тем проще ему исчезнуть за порогом сознания. Отсюда следует, что бессознательное есть вместилище всех утраченных воспоминаний и всех психических элементов, которые пока недостаточно сильны для того, чтобы стать осознаваемыми. Эти элементы суть плоды бессознательной ассоциативной деятельности, которая также порождает сновидения. Кроме того, мы должны отнести сюда и все более или менее преднамеренно подавляемые мучительные мысли и болезненные чувства. Я называю сумму всех этих элементов «личным бессознательным». Но, помимо и сверх того, мы находим среди бессознательных свойств такие, которые не приобретаются индивидуально, а наследуются; инстинкты выступают побуждением к выполнению того или иного необходимого действия без осознанной мотивации. В этом «более глубоком» слое мы обнаруживаем также априорные врожденные формы «интуиции», а именно, архетипы[192] восприятия и понимания, априорные детерминанты всех психических процессов. Инстинкты обрекают человека на специфический для людей образ жизни, и точно так же архетипы руководят его восприятием и пониманием, понуждая обращаться к специфически человеческим схемам мышления. Инстинкты и архетипы вместе образуют «коллективное бессознательное». Я называю его «коллективным» потому, что, если сравнивать с личным бессознательным, оно состоит не из индивидуальных, более или менее уникальных элементов, а из элементов универсальных, проявляющих себя с неизменной регулярностью. Инстинкт есть преимущественно коллективное, то есть универсальное и регулярное явление, которое не имеет ничего общего с индивидуальностью. Архетипы разделяют это свойство с инстинктами и тоже выступают как коллективные феномены.

[271] На мой взгляд, вопрос об инстинктах нельзя рассматривать с психологической точки зрения, не учитывая архетипы, поскольку одни и другие, по сути, определяют друг друга. Впрочем, обсуждать эту ситуацию крайне затруднительно из-за чрезвычайного разнообразия мнений по поводу роли инстинкта в человеческой психологии. Так, Уильям Джеймс считал, что человек переполнен инстинктами, а иные исследователи относят к инстинктивным лишь малое число процессов, едва отличимых от рефлексов, к примеру, некоторые двигательные реакции младенцев, определенные движения рук и ног ребенка, движения гортани, использование правой руки и формирование составных звуков. Мне представляется, что такое понимание инстинкта является слишком узким, пусть оно вполне характерно для человеческой психологии в целом. Прежде всего, мы всегда должны помнить, что, обсуждая человеческие инстинкты, говорим о самих себе, а потому судим заведомо предвзято.

[272] Гораздо удобнее для нас наблюдать инстинкты у животных или у первобытных народов. Это объясняется тем фактом, что мы привыкли кропотливо анализировать собственные поступки и находить им рациональное обоснование. Но никоим образом нельзя утверждать, что наши суждения безукоризненны – более того, это попросту маловероятно. Вовсе не требуется сверхчеловеческого интеллекта, чтобы убедиться в мелочности многих наших рационализаций и усмотреть за ними истинный мотив, непреодолимый инстинкт, который прячется позади. В результате искусственных рационализаций нам может показаться, что нами управляют не инстинкты, а некие осознаваемые мотивы. Разумеется, я не стану утверждать, будто посредством тщательной подготовки человек не добился частичных успехов в превращении своих инстинктов в акты воли. Инстинкты удалось приручить, однако базовые мотивы по-прежнему остаются инстинктивными. Безусловно, мы преуспели в сведении целого ряда инстинктов к рациональным объяснениям, причем настолько, что уже сами не в состоянии распознать исходный мотив за многочисленными обертками. Потому кажется, что у нас больше не осталось практически никаких инстинктов. Но если применить к человеческому поведению критерий Риверса (непропорциональная реакция по принципу «все или ничего»), то мы обнаружим бесчисленное множество чрезмерных реакций. Преувеличение есть в действительности общечеловеческая черта, хотя каждый стремится объяснять свои реакции рациональными мотивами. Отсутствия убедительных доводов не наблюдается, но факт преувеличения все равно очевиден. Почему же человек делает или говорит, дает или берет не ровно столько, сколько необходимо, разумно или оправдано ситуацией, а зачастую намного больше или меньше? Именно потому, что им руководит бессознательный процесс, протекающий своим чередом вне участия разума и потому превосходящий степень рациональной мотивации (или ее не достигающий). Данное явление столь единообразно и столь регулярно, что у нас нет иного выбора, кроме как назвать его «инстинктивным», пускай никому в такой ситуации не хочется признавать инстинктивную основу своего поведения. Поэтому я склонен считать, что человеческое поведение поддается влиянию инстинктов в гораздо большей степени, чем принято считать, и что нам свойственно слишком часто заблуждаться в этом отношении – вследствие, опять-таки, инстинктивного преувеличения нашего рационализма.

[273] Инстинкты суть типичные способы действия, и везде, где сталкиваемся с единообразными и регулярно повторяющимися способами действия и реакций, мы имеем дело с инстинктами, независимо от того, связаны они с сознательными мотивами или нет.

[274] Вполне могут спросить, много или мало у человека инстинктов, и точно так же нам самим нужно задаться вопросом, который пока не рассматривался, а именно, вопросом о том, много или мало у человека примордиальных форм, или архетипов, психической реакции. Здесь возникает то же затруднение, о котором говорилось выше: мы настолько привыкли употреблять общепринятые и самоочевидные понятия, что больше не осознаем, в какой степени они зиждутся на архетипических формах восприятия. Подобно инстинктам, примордиальные образы скрываются за чрезмерной дифференциацией нашего мышления. Ряд биологических теорий приписывает человеку лишь малое число инстинктов,