― Ни за что.

― Поэтому и выпустили?

― Выпустили потому, что я ничего не подписал.

― А что надо было подписать?

― Что я ― шведский шпион.

― Почему шведский?

― А что шпион, ты не сомневаешься? ― пошутил Иван Павлович. ― Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. Ну, все. Устал я, давай прощаться. Я, наверное, тебя в последний раз вижу.

Иван Павлович поднялся, и они обнялись. В это время из кухни заявилась Алевтина Евгеньевна и удивилась:

― Это еще что такое?

― Прощаемся, Аля.

― Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш руки мыть и за стол!

Часов в двенадцать, сытые и слегка осоловевшие от сытости, Смирнов и Алик с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил:

― Слава богу, завтра рано не вставать. Я тебя до метро провожу.

― Давай через поселок "Сокол", а?

Среди высоких сосен в тихих закоулках прятались как бы в беспорядке причудливые нерусские дома ― коттеджи. Высокие кровли, интимные подъезды, ухоженные палисадники. У одного из них Алик остановился.

― Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.

― Зачем же в наши бараки переехали?

― Отец тогда на короткую стройку уезжал в Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля своего поселил на время. Отец часто в Москву выезжал. Однажды приехал и матери говорит: извини, но я на наш дом дарственную приятелю оформил. У него прибавление семейства ожидается, ему сейчас с удобствами жить нужно, а у нас отпрыски уже взрослые. Вернемся, получим что-нибудь.

― А что приятель? ― спросил Александр.

― Не знаю. Алик усмехнулся. ― Отец после отсидки с ним не встречался.

― Хороший дом, ― оценил коттедж Александр. ― Если бы в нем жили, может, и не заболел бы Иван Павлович.

― Заболел бы все-таки, Саня. Ему там легкие отбили.

С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского, у генеральского дома перешли на ту сторону к станции метро. Постояли перед прощаньем.

― Нашел убийцу того, которого в Тимирязевском лесу?

― По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела.

― Конечно, если бы убитый секретарем райкома был, что только бы этим и занимался. А то ― уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты сводят. Даже лучше ― меньше преступного элемента.

― Что это ты вдруг вскинулся, Алик?

― Я не вскинулся, я две картинки увидел и так отчетливо, что сердце заболело: на колеблющихся ножонках шагает, падая к маме в руки, веселый, беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. Один и тот же человек. Вот он и вот он...

Смирнов посмотрел на Алика без злости и признался:

― Вчера, Алик, во время задержания я тоже убил человека. Потому что нельзя было не убить.

По утреннему делу в бане было малолюдно. Александр сам раскочегарил парную, два раза, через паузу, чтобы каменка подсохла и прокалилась снова, поддал и забрался на верхний полок. Первый пар он принимал всухую. Поначалу сильно обжигало. Он натянул на голову старую шляпу, чтобы не спалить уши. Лежал и предвкушал минуту, когда пробьет первый пот. Пот наконец обнаружился мельчайшими идеально округлыми капельками. Тогда он сел и стал ждать, когда оптечет. Потекло и вдруг сразу: из-под мышек, в паху, со лба, из-под бровей. Заливало и ело глаза. Он закрыл их и застонал от удовольствия: гудели косточки.

Хорошего понемножку. Он вышел в мыльную и позвал банщика. Ефим Иванович, в клеенчатом своем переднике, прикрывавшем срам, напоминал египтянина с картинки в учебнике древней истории. Египтянин уложил великороста Смирнова на шершавую ноздрястую каменную лавку и приступил. В шайке сбил могучую пену и нежно покрыл ею Александра. Прошелся, еле касаясь по всему телу, а потом, взяв грубую мочалку, намылил всерьез. Один раз и второй. В третий раз мылил мочалкой из морской травы, окатил горячей, окатил холодной, с удовлетворением услышал, как ахнул пациент, спросил почтительно:

― Попять, Александр Иванович?

― Ты не спрашивай, ты действуй, ― томно посоветовал Александр.

Ефим Иванович надел рукавицы и стал действовать. Не массировал по-интеллигентски ― топтал мышцы, ломал конечности, выворачивал суставы. Александр рычал от наслаждения. Наконец Ефим Иванович сказал:

― В лучшем виде, Александр Иванович.

― Подожди маленько, Ефим Иванович, ― умоляюще вымолвил Александр. Он лежал с закрытыми глазами, ощущая свой организм в разобранном по частям состоянии, но вновь собранный. Насытился этим ощущением и спросил: Сколько я тебе должен?

― С вас ничего не возьму, Александр Иванович. Себе в удовольствие вами заниматься.

― Советская милиция взяток не берет, ― отрезал Александр и сел. ― Иль нагрешил, Иваныч? Отмаливаешь?

― Типун вам на язык!

― То-то. Я десятку тебе приготовил. На чистом белье. Возьми.

― А теперь ― веничком. На этот раз поддал кваском. Почти видимым шаром выкатился из каменки хлебный дух и стал раздуваться, принимая форму парной. Потом соединился с запахом распаренной в кипятке березовой листвы.

Веник неистово гулял по телу сотрудника милиции Смирнова, не жалея его ничуть.

День был ярок. Молодое весеннее солнце придавило глаза. Александр, сощерившись, глянул на солнце, потом перевел глаза на пивную, примостившуюся у входа в баню. У пивной стоял Виллен Приоров и с чувством допивал вторую кружку.

― Здорово, пивосос! ― обрадовался Александр ― есть компания. Прогуливаешься?

― Привет, ― допив кружку, сказал Виллен. ― Обеденный перерыв.

― Что же здесь? Твою пивную закрыли?

― Там начальство шастает иногда. Смущать их не хочу.

Виллен работал младшим научным сотрудником в одном из исследовательских медицинских институтов, который по старинке называли ВИЭМом. Без запроса из оконца подали полную кружку.

― Спасибо, ― поблагодарил Александр и в ответ протянул деньги.

― А сто пятьдесят? ― удивился Виллен, не увидев положенного стакана.

― На работу сейчас иду.

― Так я тоже на работу, а принял.

― Да какая у вас в научных институтах работа ― прими, подай, выйди вон. А у нас в милиции, друг мой, Виля, головой работать надо.