Колышкин внезапно вскочил, сел на банку, бешено глядя на Никиту. Тот отшатнулся. Девицы испуганно сжались.

- Понимаешь, - глядя в глаза испуганно моргающему Лбову, продолжил Колышкин с неожиданным жаром, - я впервые почуял, что это грех! Мы с тобой убили человека! Пусть он был весь дерьмовитый, пусть в нем от свиньи и обезьяны гораздо больше, чем от гомо сапиенса, но все-таки он был человек. С матерью, с отцом, даже душа у него была какая-то. Мы заповедь нарушили...

- Заповедь?.. - Лбов мотнул головой, словно стряхивая страшный сон. Ты свихнулся, что ли? Это ж надо придумать!

- Это не я придумал, это Господь Бог. И если он есть, то тебе за этого Хряка гореть, а мне - за лжесвидетельство.

- Да брось ты, Андрюха, все равно нам всем гореть, - беспечно ввернула Шопина. - А Хряку туда и дорога. Я у него начинала, помню, какая это погань. Я б его все равно отравила, если бы Лоб не приколол. А деньги драл - безбожно. Мне только на косметику хватало.

- Все равно, - упрямо, с каким-то нарождающимся фанатизмом произнес Колышкин, - не мы ему жизнь дали, не нам и отбирать.

- Ну нет, - сквозь зубы процедила Соскина, - это что же выходит? Такое дерьмо - и пальцем не тронь? Пусть живет, гадит и воняет?! Какой там Бог, елки-моталки? Наслушался небось по телеку всякой хреновины. Неужели не понимаешь, что все эти попы, проповедники и прочая шушера просто хорошие бабки делают. Посвистел три часа, пополоскал всем мозги - и бабки в карманчик хапнул. Сейчас кто как может: кто свои головы продает, кто задницы, а кто - языки.

- И все равно есть святое! Есть! - Колышкин махнул рукой, отвернулся и, сгорбившись, подпер голову руками.

- Андрюха... - виновато позвал Лбов, отчего-то сконфузившись, и тронул Колышкина за плечо, - ты че, а?

- Отвали... Не понимаете, блин, ни хрена...

- Ну хочешь, я Соске сейчас по заднице нашлепаю, чтоб не выступала? Эй, Соска, иди сюда! Пороть буду! - Лбов встал в лодке во весь рост и сделал шаг к притворно завизжавшей Соскиной. Обе девицы шарахнулись от Лбова, сильно качнули лодку, Никита потерял равновесие и повалился на борт, отчего лодка перевернулась. С воплями и визгом все четверо плюхнулись в воду...

- Мать твою за ногу! - выразил свои чувства Дубыга. После этого он употребил еще несколько очень странно звучащих реликтовых выражений, которые, как уже знал Тютюка, нельзя было понимать буквально.

Тютюка из Таниной оболочки смог по-девичьи испуганно ахнуть. У него это получилось очень естественно.

- Да ничего страшного, - увидев все четыре головы над поверхностью воды, заметил Котов, - дурачились - вот и перевернулись. Все нормально. Все целы.

Однако и у Дубыги, и у Тютюки были все основания расстраиваться. Дело в том, что вынужденное купание произошло, как выражаются моряки, на траверзе устья святого ручья, всего в десяти метрах от берега, и все они упали в воду, прочно зараженную активным плюсом...

МЕСТЬ МАРИНЫ ПУЗАКОВОЙ

Пока на озере разворачивались эти события, в корпусе происходило следующее: Валя Бубуева, вздыхая о своей незадачливости, продолжала мыть пол, Сутолокина, которую мучили телесные и душевные раны, лежала в кровати, накрывшись с головой простыней, и тихо скулила время от времени, словно побитая собака, а в семействе Пузаковых, выражаясь словами вождя мирового пролетариата, "кризис назрел".

Пузаков-старший рассчитывал, что сердце супруги оттаяло, и ходил вокруг нее, как кот вокруг хозяйки, преданно заглядывая в холодные и ничего хорошего не обещающие глаза. Кирюша при этом теребил папу за штаны и требовал немедленного похода на речку. Марина Ивановна грозно сидела на стуле и делала вид, будто читает газету, но не только ничего не читала, но даже не глядела в нее. Перед ее глазами стояли мрачные, прямо-таки апокалипсические картины: море крови, гора костей, отрезанная голова Сутолокиной, брошенная в унитаз. Мелькал в этих страшных видениях и Пузаков-старший. Участь его была еще более ужасной. Марина Ивановна предполагала выпустить ему кишки, посадить на кол, сжечь до половины разумеется, всю нижнюю часть, - а все, что останется, утопить в канализации. Однако вслух она сказала:

- Идите на озеро и до обеда не приходите!

Пузаков, зная, что надежда умирает последней, взял Кирюшу за руку и вышел из номера.

Когда Марина Ивановна осталась одна, ей стало еще тошнее, чем было. Где-то за стеной она слышала тоскливые стоны Сутолокиной, но это не облегчало ее собственных страданий. Даже воспоминание о том, как славно она отметелила "счастливую соперницу", не утешало. А уж наказание, которому был подвергнут бухгалтер Пузаков, и вовсе мало устраивало. Разумеется, те казни, которым его уже предала Марина Ивановна в мечтах, реально не могли осуществиться из-за технических сложностей. К сожалению, Марина Ивановна провела всю сознательную жизнь в КБ "Пузырь", а на мясокомбинате никогда не работала. Именно поэтому в ее воображении были лишь голые эмоции и никакого практического плана. Точно так же мелькнувшие мысли об убиении Сутолокиной путем отрезания головы и выброса данного предмета в унитаз очень скоро были признаны неадекватными. Инженерное образование Марины Ивановны подсказывало ей, что если даже отрезать Сутолокиной голову, то спустить ее в унитаз не удастся.

Пузакова жаждала мести. И поскольку долгий поиск вариантов расправы с неверным мужем все время вертелся на грани между ненавистью и жалостью к самой себе, то в конце концов Пузакова приняла наиболее рациональное решение, подсказанное коротким импульсом Тютюки.

Итак, она решила изменить мужу в отместку за его измену. Это показалось самым простым и безопасным решением. Оставалось только найти подходящий объект. Марина Ивановна, однако, не очень представляла себе, где искать такой объект. И как заставить его выполнить свой замысел - тоже. Марина Ивановна никогда не обладала жарким темпераментом, а кроме всего прочего, за всю беспорочную супружескую службу ни разу не переживала романов. То есть, возможно, и было несколько мужчин, которые ей нравились, но как бы они ей ни нравились, все равно эти увлечения были чисто платонического свойства. Последствия этих влюбленностей не выходили за производственные рамки.

Например, Марина Ивановна всегда тщательнее готовила для своего предмета документацию, а также никогда не запаздывала с выдачей расчетов. Впрочем, увлечения приходили и уходили, а Марина Ивановна оставалась верной бухгалтеру Пузакову. С тех пор как профессия бухгалтера резко повысилась в цене, а профессия инженера опустилась на самое дно жизни, уважение Марины Ивановны к супругу стало безусловным.

В отличие от многих подруг, которые имели романы на отдыхе, Пузакова никогда не отдыхала одна и никуда без мужа не ездила. В городе они тоже все время были вместе и даже в кино не ходили порознь. Вообще говоря, они ходили не вдвоем, а втроем, поскольку Кирюшу оставлять было не с кем. А это значило, что кино и театр они посещали только по воскресеньям и только в утренние часы, беспокоясь о нравственности Кирюши. Именно так им, видно, и удавалось сохранить низкий отрицательный потенциал. И вот - такой удар!