Фрейлина отвернулась от зеркала, перед которым делала последние приготовления. Ведь и Столыпин должен был прибыть, как виновник и герой торжественного ужина — нужно выглядеть лучше всех!

— Папá, так вышло, что нас с ним не раз видели вместе, когда он приходил повидать меня при дворе, и девушки стали женить нас, воспринимая как само собой, что младший брат женится на мне вместо старшего. Отказываться от помолвки можно было только в ущерб доброго имени, а теперь слухи дошли и до императрицы, и её величество дала мне разрешение на брак.

— Неужели? — приятно удивился Борис Александрович. Потом уже переварил сказанное до этого и нахмурился: — Так Петя тебе не нравится?

Оля опустила взгляд. Она могла строить неприступность при молодом человеке, но зачем кривить душой перед отцом?

— Ты ведь ему не скажешь?

— О чём разговор! Зачем мне передавать ему что-то? — гофмейстер заволновался, что замечательный юноша, казавшийся ему симпатичным и достойным, окажется отвергнутым Ольгой. Ей угодить не так-то просто. Девушки! Но дочь подняла глаза и удивила:

— Нравится.

— Зачем же скрывать от него это⁈

— Чтобы не надумал себе, что можно теперь считать меня своею и ничего не делать, — вздёрнула носик Ольга, — к тому же нравится — это ещё не любовь. Я и от него пока слов любви не слышала, — «Хотя многое другое, что он говорил, было не менее приятным» — подумалось ей.

— Он младше тебя и стеснителен, будь снисходительна к бедняге!

— Я очень снисходительна! Ведь я согласилась стать его невестой! — чуть высокомерно заметила она.

— Бога ради, только не спугни его своим характером! — взмахнул руками Борис Александрович.

— Я⁈ Пусть он старается угождать мне, я ведь могу и передумать, — поведя плечиками, Ольга задирала отца, одновременно шутя и угрожая.

— Можешь, — гофмейстер погрозил ей кулаком, но тоже в шутку, — можешь, Оля, только за твои выходки я сам с тобой поквитаюсь!

— Какие ещё выходки?

— Петя младше, а ведёт себя взрослее, чем ты! То одно ты хочешь, то другое. Это всё от избалованности. Пора остепеняться, выбирать направление своей жизни и придерживаться его.

— А если я не умею?

— Тогда замечательно, что рядом с тобой будет такой человек, как Петя. Он тебе и направление укажет, и свернуть с него не даст, — Борис Александрович перекрестился, — прости Господи, что произнесу такие слова, но, может, оно и к лучшему, что мужем тебе станет спокойный студент, а не горячащийся офицер, бросающий вызовы на дуэли налево и направо!

Когда публика собралась, гофмейстер подозвал к себе Столыпина и дочь. Объявив о причине устроенного вечера — о которой гости догадывались — он взял руку Пети и вложил в неё ладонь Оли.

— Даю вам своё отцовское благословение, дети мои! С этого момента вы жених и невеста.

Ольга чувствовала себя неуютно под взором Петра, не выпускавшего её из вида с самого прибытия. Щёки пылали, эмоции бурлили — решилось её будущее, но окончательно она это поняла лишь теперь, когда увидела свою ручку — белую и маленькую, в большой и широкой ладони Столыпина. Длинные мужественные пальцы имели красивую форму, они не сжали её руку, но и не остались бездеятельными; осторожно и несильно обняли касанием, как бы говорящим: «Не волнуйся».

Но если Оля чувствовала переполох внутри, то Петя вовсе едва дышал, когда, наконец, впервые тронул мягкую кожу заветной ладони. Показавшаяся совсем хрупкой и тоненькой, рука Оли ничего не весила, и Столыпин подумал, как бережно ему надо будет обращаться с нею! Ему хотелось заговорить, отныне имевшему право делать это спокойно, но к Борису Александровичу подошла родственница, оглядывавшая стоявшую возле того пару:

— И когда же будет свадьба?

— Вот, теперь будем планировать, — улыбнулся гофмейстер, — не раньше лета, должно быть.

— А где будете устраивать?..

Петя ощутил, как кто-то тянет его за локоть и, обернувшись, увидел Дмитрия.

— Можно тебя на минуту?

— Да, разумеется. Простите, — извинился он перед невестой, её отцом и любопытной дамой. Нехотя отошёл следом за прапорщиком. Едва обрёл право держать Олину руку, как вынужден отпустить её! Сделать это было почти физически больно.

— Ты слышал о том, что Иван Шаховской опять стрелялся?

— Правда? Нет, не слышал.

Дмитрий в упор смотрел на Столыпина, так пристально, словно запоминал для написания портрета.

— Ты не умеешь лгать, Петя. Ты не был удивлён.

— Голова занята другим, мне не до какого-то Шаховского!

— Наш дядюшка, Пётр Александрович, служит на Кавказе. Я пытался через него узнать какие-то подробности, но никто ничего не знает! Второй дуэлянт будто растворился. Рана у Шаховского есть, а стрелявшего — нет.

— Что ты от меня хочешь?

— Я помню, как ты искал его, как грезил мщением. Не говори, что это был не ты! — прошептал Дмитрий.

— Я не могу признаться в том, чего не делал, — выжал из себя Петя, но Нейдгард был прав, врать он не любил так сильно, что и не умел этого. Допрашивающий оттащил его в угол зала потихоньку и ещё понизил голос:

— Я никому не скажу, Петя, я прекрасно понимаю, какие ждут неприятности за подобную выходку! Ты не оповестил инспектора[2], где был летом, ты стрелялся — тебя выгонят из университета. Но как, ради бога, ты заставил молчать обо всём Шаховского?

Заключая «сделку» с князем, Столыпин переживал за свою учёбу и боялся, как бы не вляпаться в неприятности по возвращении. Но потом вылез наружу вопрос с разрешением на женитьбу, и с тех пор, как Пётр решил для себя, что брак с Ольгой важней ему, чем университет, не так страшно стало оказаться выгнанным.

— Шаховской сам предложил, — пробормотал под нос Петя, — не знаю, совесть в нём проснулась или стыд, что проиграл неопытному стрелку…

— Он в тебя не попал⁈

— Едва зацепило.

— Господи, ты ведь мог погибнуть! — Дмитрий смотрел на него восхищённо. Обнял за плечи, а потом, отпустив, протянул ладонь. — Дай пожать твою храбрую, не дрогнувшую руку! Как я рад, что именно ты станешь моим родственником и женишься на Оле! — Они обменялись рукопожатием. Дмитрий сходил за двумя бокалами шампанского и дал один Пете. — А Оле? Оле ты рассказал об этом?

— Нет.

— Почему?

— Я никому об этом не рассказывал, кроме отца и брата, и тебя прошу хранить тайну.

— Безусловно, во мне можешь не сомневаться, но… на твоём месте Оле бы я поведал.

— К чему напоминать ей о пережитой трагедии, возвращать к драматичным дням годовалой давности и волновать нервы? Не хочу быть причиной никакой её печали, — сделав пару глотков, Петя отставил бокал, —