без Московского разряда, получили иную картину: 43 908 конных рейтар и драгун, 76 158 стрельцов и солдат и 14 865 казаков в полках. Иными словами, в основном составе армии пехоты было в полтора (а без казаков — почти в два) раза больше, чем конницы. В то же время роспись 1680 года настоятельно требовала от Федора Алексеевича заняться Московским разрядом — последним бастионом старого дворянского ополчения.

Учитывая, что, согласно «Росписи перечневой» 1680 года, гетман Самойлович должен был выставить в поле ровно 50 тысяч казаков, Российское государство имело одну из самых больших армий в христианской Европе. Памятуя, что парад всегда дешевле войны, Федор Алексеевич старался максимально продемонстрировать это супостатам. Уже в походе 1679 года участвовало 400 (!) орудий, а в 1680 году В. В. Голицын вывел на рубежи 129 300 русских ратников, то есть всего перед султаном и ханом маячило чуть не 180 тысяч российских воинов, самым современным образом вооруженных{208}. В численности, вооружении и выучке регулярные части России уже тогда получили превосходство над ударными силами Османской империи (корпусом янычар и конным ополчением сипахиев).

Наступление на Дикое поле

Демонстрируя новую российскую армию на южных рубежах, боярин князь В. В. Голицын имел цель убедить «агарян» отказаться от мысли о большой войне. Но чтобы удержать от стремления к ней собственное воинство, царь должен был хоть частично удовлетворить дворянство из наличных земельных запасов. И таковые имелись: дворянство заглядывалось на дворцовые владения, составлявшие по переписи 1678 года 88 тысяч крестьянских дворов, тогда как все вместе бояре, окольничие и думные дворяне владели 45 тысячами дворов. Еще более лакомыми выглядели церковные владения, в которых числился 116461 двор! За одним патриархом было более 7 тысяч дворов, тогда как самый богатый боярин имел около 4600 дворов, а бояре в среднем — всего 830 (окольничии — 230, думные дворяне — 150 и т. д.){209}. Так что горячий призыв патриарха защитить от «агарян» плодородные южные земли имел солидное основание: дворяне слишком ревностно следили за размерами церковных земель…

Федор Алексеевич, как и полагается мудрому монарху, нашел компромиссный выход в освоении уже занятого войсками участка Дикого поля. Он не сделал здесь открытия, но проводил свою политику настойчиво и последовательно. Уже 3 марта 1676 года молодой царь слушал с боярами докладную выписку о реализации указов Алексея Михайловича от 21 июня 1672 года и 2 мая 1673 года о раздаче церкви и «всяких чинов служилым людям для хлебного пополнения» земель на ближних южных рубежах. Федор Алексеевич указал удовлетворять нужды служилых свободными землями дальних, наиболее важных в военном отношении городов юго-запада (№ 632).

18 августа 1676 года за боевые подвиги под командой князя Г. Г. Ромодановского все дворянство Севского полка (вплоть до служивших в солдатах и казаках) было пожаловано поместными окладами и деньгами (№ 658). 11 марта 1677 года этот именной указ был расширен боярским приговором об отдаче дворянам пограничных городов в поместья тех земель, на которых они поселились (№ 682).

В сочетании с указами о сыске беглых (№ 768 и др.) крепостническое землевладение в царствование Федора Алексеевича сделало решительный шаг на юг{210}. Правительство неоднократно с удовлетворением отмечало рост «хлебного пополнения»; поток товарного зерна с юга оживлял торговлю. Уже в 1678 году крестьянское население южной границы достигало 470 тысяч человек (в 1646 году было около 230 тысяч) прежде всего благодаря государственной политике освоения и защиты земель{211}.

Крупнейшим мероприятием царя Федора было возведение Изюмской черты, отодвинувшей укрепленную границу в западной половине старой Белгородской черты на 150–200 километров к югу и защитившей от татарских вторжений территорию в 30 тысяч квадратных километров{212}. Разумеется, государь не прочертил ее на карте указательным перстом: замысел капитального сооружения рождался постепенно, и история Изюмской черты хорошо иллюстрирует роль Федора Алексеевича в работе государственного механизма.

Все началось с пролома в Белгородской черте восточнее Нового Оскола, сотворенного ханом Селим-Гиреем в 1673 году, когда тот по приказу султана бросил «весь Крым» на русскую границу. Татарам особо поразбойничать не дали, но потом «проломное место» так и не заделали, отвлекшись боями на Правобережье и под Азовом. Разрядный приказ обратил внимание на пролом только в 1677 году, когда во время Чигиринской кампании Мурза Ахмет-ага проскочил через «обожженный вал» и взял в «полон» 525 человек в Новооскольском и Верхососенском уездах. Вторую попытку татар прорваться в том же году сурово пресекли ратники П. И. Хованского, но Разряд поручил ему разобраться: надо ли исправлять старый вал или строить новые укрепления южнее?

Местные знатоки советовали построить дерево-земляные укрепления впереди Новооскольского вала по большой дуге: Усерд — Валуйский лес — Новый Оскол. Сие и велено было исполнить царским указом, хотя неизвестно, насколько Федор Алексеевич вслушивался в это одно из текущих дел. В 1678 году временный воевода Белгородского разряда (остававшийся в отсутствие Г. Г. Ромодановского на рубеже) должен был стоять именно в Новом Осколе и строить передовые укрепления силами служилых людей. Военная обстановка, однако, позволила начать строительство только в 1679 году.

К этому времени царь проникся значением укрепленных линий. 25 июня 1678 года Федор Алексеевич и бояре выслушали докладную выписку о состоянии старых засечных черт, которыми ведал Пушкарский стол Рейтарского приказа{213}. Славные некогда засеки — Тульская, Веневская, Каширская, Рязанская, Ряжская, Шацкая, Козельская, Перемышльская и Лихвинская (532 версты с 32 воротами) были с 1640-х годов перекрыты выдвинутыми далеко на юг Белгородской и Сызранской укрепленными линиями, тянувшимися от Ахтырки до Симбирска.

Понятно, что старые засеки обезлюдели сторожами, зато покрылись мирными поселениями, нанесшими заповедным местам столь значительный урон, что, согласно докладу, «со 171 (1662/63) по нынешний по 186 (1678) год за засечные порухи доведется взять пени 57 520 рублей, кроме того, что в некоторых местах посеченных деревьев и сметить нельзя». Приказные, констатировав непоправимую «поруху» засек, вопрошали: следует ли вообще ими заниматься и не снять ли дозорщиков? Федор Алексеевич и бояре были в этот момент особо озабочены событиями у Чигирина и указали сурово: все «дозреть и описать полностью», вторгшиеся в засеки села и деревни отписать на государя и всех жителей бросить на восстановление укреплений, «чтобы в том засечном деле никого в избылых не было»; где леса сведены совсем — «сделать земляной вал и рвы, и надолбы, и иные крепости, какие пристойно».

Суровость указа была чрезмерной: повелевалось «помещиковым и вотчинниковым людям и крестьянам за те засечные порухи чинить жестокое наказанье — бить кнутом в городах в торговые дни при многих людях, чтоб, на то смотря, иным также неповадно было в засеки ходить;…а коли те люди… вновь начнут в засеках